проворачиваю. Я снова стою высоко на холме. Шум теперь громче, полностью заполняет мой разум. Позади находится мой дом, а внизу раскинулся Алеппо; стена вокруг города сделана из золотистой яшмы, а сам город словно чистейшее стекло, все здания сверкают, буквально каждое: мечети, рынки, крыши домов, цитадель вдалеке. Призрак города в лучах заходящего солнца. Слева появляется вспышка: ребенок бежит вниз по холму к берегу реки. Я вижу его на тропинке в синих шортах и красной футболке.

– Мухаммед! – зову я. – Прекрати убегать от меня!

Я следую за ним вниз, до самой реки. Он петляет среди тропинок, поворачивает, пробегает под сводами из виноградных лоз. Я теряю мальчика из виду, но все же иду вперед, пока не нахожу Мухаммеда под апельсиновым деревом рядом с водой. Оно живое, полное плодов. Мальчик сидит ко мне спиной. Я подхожу ближе и сажусь у кромки воды.

Кладу руку ему на плечо, и он поворачивается ко мне лицом. Его глаза, эти черные глаза, меняются, светлеют, теперь они серые, прозрачные. Сейчас в них отражается душа; черты лица смягчаются, изменяются, словно рой пчел, после чего лицо становится отчетливее. Мальчик, сидящий рядом со мной, со страхом смотрящий на меня, – не Мухаммед.

– Сами, – произношу я.

Хочу обнять сына, но знаю, что он исчезнет, словно краска в воде, поэтому я сижу тихо, не шевелясь. Только сейчас понимаю, что именно так он был одет в день, когда умер, – в красную футболку и синие шорты. Он держит в руке шарик и смотрит на город из стекла. Достает что-то из кармана и передает мне: ключ.

– От чего это? – спрашиваю я.

– Этот ключ дал мне ты. Сказал, что он открывает тайный дом, который не разрушится.

Я вижу, что перед ним лежат детальки лего.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Строю дом! Когда мы поедем в Англию, то будем жить в этом доме. Он не разрушится, как здесь.

Теперь я вспоминаю. Как Сами лежал на кровати и боялся бомб, а я дал ему старый бронзовый ключ, которым раньше запирал сарай на пасеке. Я спрятал его под подушку Сами, чтобы тот знал: где-то среди руин существует безопасное место.

Впереди мерцает на солнце стеклянный город. Он похож на место с детского рисунка, карандашный эскиз мечетей и домов. Сами запускает руку в воду и вылавливает камень.

– Мы упадем в воду? – спрашивает он и смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

Он приставал с расспросами несколько месяцев. Прежде чем умер.

– Нет.

– Как другие люди?

– Нет.

– Но мой друг сказал: чтобы уехать отсюда, нужно пересечь реки и моря, а если мы будем пересекать реки и моря, то можем упасть в воду, как другие. Я знаю истории о них. Ветер опрокинет лодку? Она перевернется?

– Нет. Но даже если и так, мы наденем спасательные жилеты. С нами все будет в порядке.

– А Аллах – да смилостивится Он над нами, – поможет ли Он нам?

– Да, поможет.

Это были слова Сами. Моего Сами. Он снова смотрит на меня, его глаза огромны и полны страха.

– Но почему Он не помог тем ребятам, когда их головы снесли?

– Кто снес им головы?

– Они стояли, построившись в ряд, и ждали. Не надели черное. Вот почему. Ты сказал: все потому, что они не надели черное. Я был в черном. Не помнишь?

– В тот день, когда мы пошли погулять? – спрашиваю я. – Когда увидели ребят у реки?

– Да, – говорит Сами. – Я думал, ты не помнишь. Но ты сказал: если у меня будет ключ и я буду в черном, то стану невидимым, а если я невидим, то найду тайный дом.

Я вспоминаю, как мы шли с ним вдоль реки и как увидели ребят, построившихся в шеренгу на берегу.

– Да, я помню, – говорю я.

Сами притих. Лицо у него очень грустное, вот-вот заплачет.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Перед тем как мы уедем, я хочу поиграть с друзьями в саду, в последний раз. Можно?

– Да, – говорю я, – конечно можно. А потом мы уедем

прочь

до луны, прочь до другого места, другого времени, другого мира – куда угодно, только бы не быть здесь. Но мы не можем убежать от жизни. Мы привязаны к ней даже в смерти. Афра неподвижно стояла у окна, пока я одевал ее. Она напоминала куклу. С лица стерли все эмоции. Лишь немного дрожали пальцы и подергивались веки. Жена ничего не сказала, когда я переодел ее в красное платье, повязал на шею шарф и сунул ее ноги в туфли. Афра стояла неподвижно, передо мной будто была совершенно чужая женщина.

Встреть я ее на улице, прошел бы мимо, не понял бы, кто она такая. Внутри знакомого тебе человека сидит неизвестный. Но Афра изменилась полностью, внутренне и внешне. Я старался не притрагиваться к ее коже, а когда закончил одевать, отошел в сторону. Она нанесла розовую воду на запястья и шею. От столь привычного запаха меня замутило. На этот раз мы и впрямь уезжали куда-то прочь. Прочь от войны, подальше от Греции и еще дальше от Сами.

Мистер Фотакис договорился, чтобы нас довезли до аэропорта. Водитель не просто сопровождал нас, но и передавал другому человеку, у которого хранились билеты и паспорта. Пока мы ждали, мистер Фотакис как ни в чем не бывало заварил греческого кофе. Я смотрел, как он нагревает турку на плите, и еле сдерживал себя, чтобы не подпрыгнуть к кухонному шкафчику и не достать нож. Мне хотелось медленно убивать этого мужчину. Хотелось, чтобы он прочувствовал каждый дюйм лезвия. Но, решись я на месть, мы бы с Афрой никогда не уехали. Позволив ему жить, мы имели шанс на побег, хотя какая-то частичка моей души так и останется там, заключенная в сырых стенах той квартиры. Один раз я помог убить человека и знал, что смогу повторить это. Я уставился на ящик, представляя, как открываю его и достаю нож. Проще простого.

– А из тебя вышел усердный работник. Очень послушный.

Мой взгляд переместился на руку мистера Фотакиса. Я смотрел, как он помешивает кофе. Мужчина улыбнулся, наливая кофе в три крохотные чашки.

– Полагаю, теперь ваша мечта осуществится. Удивительно, что могут сделать решимость и сила воли.

Он передал мне напиток, а две другие чашки отнес в гостиную, поставив их на низкий столик. Афра сидела на диване. Мне хотелось, чтобы она как-то реагировала, царапала себе руки, пила кофе или плакала, но она просто сидела, словно