– Ну хорошо, до некоторых пор все более-менее приемлемо, но как вписать в эту схему сегодняшние преступления? По-моему, нынешние убийства – худшая ошибка, которую за двадцать лет совершил настоящий убийца. Тот, кто отправил эти фотографии в газету, следил за близнецами до убийства девушки и хранил снимки в течение двух десятилетий, чтобы именно сегодня предъявить их миру. Это дело рук ни Тасио и ни Игнасио. Эти фото не просто им навредили: они их уничтожили. Из этой ситуации им сухими не выйти: сейчас они оба – педофилы, а этого им никто не простит. А значит, это затеяли не они. Есть третий человек, который желает их утопить и покончить с обоими. Вначале он занялся Тасио, а сейчас желает, чтобы, по общему мнению, убийцей был Игнасио. Мы должны предвидеть его действия, а не только быть свидетелями их результата.

– Что же нам делать, инспектор? – спросила Альба.

– Первым делом – найти Игнасио, проверить его алиби, то есть где он был в День Сантьяго и накануне, но заодно по-прежнему изучать их окружение от рождения и до двадцати пяти лет. Мы должны найти истинный мотив всех действий, потому что есть некто очень умный и очень терпеливый, имеющий повод для их уничтожения. Думаю, это самый сложный в психологическом плане преступник, с которым я когда-либо сталкивался: период охлаждения, длившийся двадцать лет, предполагает, что убийца – психопат, способный контролировать эмоции в продолжение длительного времени. Я не думаю, что он ошибется, что совершит какой-либо промах, и полагаю, что мы видели до сих пор лишь начало его плана.

Не втягивайся в его игру и не расслабляйся. Пересмотри первоначальные улики. Держись за них, #Кракен.

3 августа, среда

Было семь утра, когда я вышел на очередную пробежку. Завтра начнутся празднования Белой Богородицы, и улицы уже не будут такими пустынными и тихими, как я люблю. Честно говоря, я и в этот день предпочел бы никого не встречать.

Почти никого.

Но на пробежке я ее не встретил, нигде не мелькнуло черной косы; поэтому я сосредоточился на своих мыслях и через час вновь оказался на площади Белой Богородицы, намереваясь вернуться домой. Однако вспомнил про одно важное дело и подошел к киоску на углу улицы Постас, который моя подруга Нерея к тому времени уже открыла и раскладывала на витрине утреннюю прессу.

– Добрый день, Нерея, – сказал я, подойдя к ней сзади.

Она испуганно вздрогнула.

– Кракен! То есть Унаи… Как ты меня напугал, – воскликнула она, прижав руку к груди.

– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. О Кракене, о страхах… а еще про то, что ты не можешь держать рот на замке и превращаешь меня в героя дня, при том что согласия на это я не давал.

– О чем ты, Унаи? Я мало с кем о тебе говорила… Точнее, со всеми по чуть-чуть, – ответила она, дунув на челку.

Я подошел к ней почти вплотную; теперь у нее оставалось за прилавком совсем мало места. В киоске было от силы девять квадратных метров. Я применил запугивающую тактику. Мы были друзьями, и я относился к ней с большой нежностью, но не мог позволить, чтобы она и дальше пребывала в полной несознанке.

– Нерея, ты должна это прекратить. Я понимаю, что тут, в киоске, люди только и делают, что обо всем тебя расспрашивают. Вся Витория говорит об одном и том же. А в ответ ты показываешь мое фото в телефоне каждому, кто проходит мимо, и докладываешь, что я и есть тот самый Кракен… Ты понимаешь, какой опасности меня подвергаешь?

– Опасности? – Она пожала плечами. – Немного славы никому не помешает, другой на твоем месте радовался бы. Не злись на меня, пожалуйста.

Я сделал еще шаг по направлению к ней, хотя моя майка была пропитана потом.

– Ты ничего не понимаешь, Нерея. Это не проделки желтой прессы. Ты не думала о том, что с тобой может разговаривать убийца и ты, показав мое фото, направишь его прямиком по моим следам? Ты меня подставляешь. Может быть, ты рассказала обо мне кому-то, кто рассказал потом еще кому-то… Скажи, если со мной что-то случится, ты будешь спать спокойно?

Она сглотнула.

– Унаи, мне очень жаль. Я про это не думала… Неужели ты всерьез?

– К сожалению, да, я всерьез. Моя работа – не игра, и эти преступления – не шутка. То, что ты делаешь, нельзя назвать преступлением, но ты в шаге от того, чтобы тебя перестали считать другом. Если я снова узнаю, что ты кому попало показываешь мое фото, ты переступишь через красную черту – и тогда можешь забыть о нашей дружбе, потому что больше я с тобой общаться не захочу.

– Черт, что ты такое говоришь… – Ее щеки зарделись. – Да я понятия ни о чем таком не имела.

– Я знаю, Нерея, я знаю. Но ты должна перестать это делать.

Она понурила голову: ей явно было стыдно.

– Даю тебе слово, Унаи. С этого дня рта не открою.

«Трудно такое представить», – подумал я. Но теперь у меня хотя бы появился шанс, что она попытается. Нерея была славным человеком, хотя в ее силе воли я сомневался.

Простившись, я побежал в сторону дома.

В это утро моим пунктом назначения был дом престарелых при больнице Чагорричу. Поискав в базе компьютера, я быстро нашел то, что меня интересовало: Тибурсио Саэнс де Уртури, уроженец Осаэты, вдовец, восемьдесят семь лет, детей и родственников не имеется.

Я решил не сообщать о своих планах Эстибалис, чтобы не портить ей день. Ее отец был в отделении больных Альцгеймером в том же Чагорричу, и я знал, как тяжело было моей напарнице его навещать. Эстибалис происходила из неблагополучной семьи. Она никогда про это не рассказывала, но я знал, что ее отец бывал жесток по отношению к детям, и диагноз «болезнь Альцгеймера» она восприняла со сложной смесью облегчения и тревоги.

Дом престарелых располагался неподалеку от моей работы, но я решил отправиться на машине и припарковаться во внутреннем дворе, окруженном соснами и другими деревьями, дававшими тень нескольким его обитателям, которые болтали или дремали, устроившись на деревянных скамейках.

Я направился к стойке администратора. Комната дона Тибурсио была на втором этаже, и я вошел в лифт, который поднимался так же неспешно, как жители этой пенсионерской микровселенной.

Когда раздвижные дверцы наконец открылись, я увидел перед собой три коридора. Не зная точно, какой из них нужный, толкнул наугад одну из железных дверей со стеклянными оконцами, чтобы спросить кого-нибудь из нянечек или медсестер.

За дверью я обнаружил парня в синей форме, который толкал перед собой пустое инвалидное кресло. Он поманил меня пальцем, как вдруг я услышал, как позади кто-то шепнул, хрипло, по-старчески.

– Кракен…

Я обернулся. Передо мной стоял мужчина, мало похожий на старичка. На нем были домашние тапочки и спортивный костюм с эмблемой Алавского спортивного клуба. Я узнал его по рыжим волосам, поседевшим на висках. Карие глаза, точно такие же, как у его дочери, смотрели внимательно и с хитрецой. Мне показалось, что в оболочке больного скрывался человек умный или по крайней мере временами отлично соображавший, который пытался выбраться наружу.