это наказание разыгралось во что-то страшное.

 Так глумился палач над палачом.

 Скоро, однако, Терского поймали в том, что он, взяв взятку с арестанта, наказал его легко.

 Терскому назначили 200 розог и наказать его дали Комлеву.

 - Ты меня учил, как плетями, а я тебе покажу, что розгами можно сделать.

 Терский до сих пор гниет. То, что он сделал с Комлевым, - шутка в сравнении с тем, что Комлев сделал с ним.

 - По Моисееву закону: око за око и зуб за зуб! - добавляет Комлев при этом рассказе.

 - Я драть умею: на моем теле выучили.

 Беглый каторжник Губарь, который был приговорен к плетям за людоедство, после 48 комлевских плетей был унесен в лазарет и через три дня, не приходя в себя, умер. И Комлев сделал это, получив взятку от каторги, которая ненавидела Губаря.

 Доктора, присутствовавшие при наказаниях, которые приводил в исполнение Комлев, говорят, что это что-то невероятно страшное.

 Это не простое озлобление Медведева. Это утонченное мучительство. Комлев смакует свое могущество. Он даже особый костюм себе выдумал: красную рубаху, черный фартук, сшил какую-то высокую черную шапку. И крикнул:

 - Поддержись!

 Медлит и выжидает, словно любуясь, как судорожно подергиваются от ожидания мускулы у жертвы.

 Докторам приходилось отворачиваться и кричать:

 - Скорее! Скорее!

 Чтобы прекратить это мучительство.

 - А они меня мало бьют? Всю жизнь из меня выбили! - говорит Комлев, когда его спрашивают, почему он так "лютеет", подходя к разложенному на кобыле человеку.

 Чем-то, действительно, страшным веет от этого человека, который выкладывает по пальцам, "сколько их всего было":

 - Сначала один в Воеводской... потом еще два в Воеводской... Двух в Александровской... Да двух еще в Воеводской... да еще один... да еще три... да еще один... да еще один... Всего мною было повешено 13 человек.

 И было жутко, когда он рассказывал мне подробно, как это делал; рассказывал монотонно, словно читал по покойнику, не говорил ни "казнимый" ни "преступник", а, понижая голос:

 - "Он".

 - Первым был Кучеровский. За нанесение ран смотрителю Шишкову его казнили в Воеводской, во дворе. Вывели во двор 100 человек, да 25 из Александровской смотреть пригнали. На первом берет робость, как будто трясение рук. Выпил 2 стакана водки... Трогательно и немного жалостливо, когда крутится и судорогами подергивается... Но страшнее всего, когда еще только выводят, и впереди идет священник в черной ризе, - тогда робость берет.

 - По вечерам было особенно трогательно, когда выходишь, бывало, все "он" представляется.

 После первой казни Комлев пил сильно:

 - Страшно было.

 Но со второй привык и ни до казни ни после казни не пил.

 - Просят только: "нельзя ли без мучениев". Белеют все. Дрожат мелкой дрожью. Его за плечи держишь, когда на западне стоит, а через рубашку чувствуешь, что тело холодное. Махнешь платком, помощники подпорку и вышибают.

 - И ты пришел теперь, чтобы делать это?

 - Жрать-то нужно?

 "Какой ужасный и отвратительный человек", скажете вы. А я знал женщину, ласками которой он пользовался.

 И у этой женщины еще был мужчина, который избил ее и отнял подаренные Комлевым две копейки.

 Меня интересовало, что скажет Комлев, если ему сказать такую вещь:

 - А знаешь, скоро ведь телесные наказания хотят уничтожить.

 - Дай-то Бог... Когда бы это кончилось! - сказал Комлев и перекрестился. 

Голынский

 Когда, в 1897 году, в Александровской тюрьме, где собрана вся "головка" каторги, все, что есть в ней самого тяжкого и гнусного, освободилось место палача, ни один из каторжан не захотел быть палачом. Это случилось в первый раз за всю историю каторги. К этому нельзя было даже принудить, и совершенно бесплодно тех, на кого пал выбор, держали в карцере.

 Но тюрьма не может быть без палача.

 И "вся команда" назначила палачом Голынского.

 - И не хотел идти, а команда приказывает, ничего не попишешь! - объясняет Голынский.

 - Почему же вы его выбрали? - спрашиваю каторгу.

 - Хороший человек. Добер больно.

 Голынскому 47 лет. Но на вид не больше тридцати пяти.

 Удивительно моложавое, простодушное и глупое лицо. Гол как сокол, бегает в опорках, и при взгляде на него вы ни за что не сказали бы, что это палач.

 - Голынский, а сколько ты сам плетей получил?

 - Сто.

 - А розог?

 - Тысячи три.

 И предобродушно улыбается.

 "Терпит" Голынский "сызмальства".

 Он человек добрый, но вспыльчив, горяч страшно и, вспылив, зол невероятно.

 Как и Комлев, он из духовного звания, учился в каменец-подольской семинарии и был сослан под надзор полиции за нечаянное убийство товарища во время драки.

 - Остервенел шибко. Треснул его по голове квадратом, - он и отдал Богу душу.

 Затем он 4 года служил в военной службе и попал в заговор: пятеро солдат сговорились убить фельдфебеля, - "лют был". Голынский знал об этом, не донес и был осужден на 13 1/2 лет на каторгу.

 Со сбавками по манифестам ему пришлось пробыть на каторге меньше; он вышел на поселенье, был уже представлен к крестьянству, не сегодня, завтра получил бы право выезда с Сахалина на материк, но:

 - Голода не выдержал. Тут-то самая голодьба и началась, с переходом в поселенчество. В работники нанимался, - да что на Сахалине заработаешь. Так и жил: где день, где ночь.

 Эта голодьба кончилась тем, что он, вдвоем с таким же голодным поселенцем, убил состоятельного поселенца-кавказца.

 - Я ж его и убивал. Сам-то был как тень. Взмахнул топором, ударил, да сам, вместе с топором, на него и повалился. А встать и не могу. Подняли уж[26].

 За это убийство Голынский получил 100 плетей и каторгу без срока. На этот раз в каторге ему пришлось туго.

 Голынского оговорили, будто он донес о готовящемся побеге. И его избили так, что "до сих пор ноги болят".

 Но и это не озлобило Голынского:

 - За что ж я на всех серчать буду? А кто оговорил, тех до сих пор дую и вперед дуть всегда буду!

 Этих клеветников он, говорят, бьет смертным боем при всякой встрече, а каторгу "жалеет":

 - Потому на своей шкуре и лозы, и манты (плети), и голод, - все вынес.

 За эту жалостливость его и выбрали... в палачи.

 Сижу как-то дома, вдруг является Голынский.

 Лицо перетревоженное:

 - Ваше высокоблагородие, пожалуйте завтра утром в тюрьму беспременно.

 - Зачем?

 - Говорят, драть будут. А при вас шибко драть