– А когда начался пожар?

– Задолго до этого. Я же говорю, я еще в нашей комнате учуял дым. Внизу уже все горело, из подвала валил густой дым. Я закашлялся. Мне кажется, если бы не ты, я бы просто остался там и задохнулся. Я был так… Я не мог от них отойти. Будто оцепенел. Выглядело это ужасно, как поле после битвы, но мне все это время…

В кармане Габриэля звонит телефон.

– Прости. – Он поспешно достает мобильный, при этом на пол со звоном падает ключ от номера в гостинице.

Габриэль смотрит на экран. «Йенс Флорбранд». Какой-то приятель Лиз. Или коллега. Он сбрасывает вызов, прячет телефон в карман и поднимает ключ.

– Ты помнишь что-то еще? Например, как мы спускались со второго этажа на первый?

Дэвид качает головой. Он бледен. Отвернувшись, Габриэль отводит взгляд.

– А ты не знаешь… в доме был кто-то еще?

– Кто-то еще? – недоуменно переспрашивает Дэвид. – Почему ты спрашиваешь?

Габриэль пожимает плечами.

– Нет. Там никого не было.

– А мы не спускались в подвал? Не помнишь?

– В подвал? Нет. Точно нет… Хотя постой, кое-что я припоминаю…

Габриэль поднимает взгляд на брата.

– Когда мы выходили, ты, проходя мимо двери в подвал, запер ее. Наверное, чтобы меньше дыма поднималось. И мне тогда показалось, что оттуда доносится какой-то стук. И… крики, что ли?

У Габриэля мурашки бегут по коже. Значит, там кто-то все-таки был!

– Я почти забыл об этом. Мы пробыли там всего пару секунд, поэтому я не уверен. К тому же уже полыхал пожар, и я… я был не в себе. Наверное, кричал кто-то с улицы. Пожар заметил, я думаю.

– А сейчас ты как считаешь? Звук доносился из подвала или снаружи?

Дэвид, задумавшись, пожимает плечами и окидывает брата долгим взглядом.

– Я не уверен.

Медленно, будто невероятная ноша лежит на его плечах, Габриэль выпрямляется.

– Спасибо, – смущенно бормочет он.

Дэвид, фыркнув, качает головой.

– Ты действительно ничего не помнишь?

Габриэль пожимает плечами.

– А в психиатрии? Они же наверняка пытались провести с тобой сеансы психотерапии. От тех сеансов не осталось записей или чего-то в этом роде?

– Все те документы пропали. – Габриэль морщится. – Почему ты спрашиваешь?

– Просто так, – отмахивается Дэвид. – Я думал, они обязаны хранить такие материалы.

Габриэль пристально смотрит на брата. Тот выглядит так, будто сболтнул лишнее. «Может быть, действительно имеет смысл навести справки в “Конрадсхее”», – думает Габриэль, и в тот же момент чувствует, как болезненно сжимается желудок. Он понимает, что готов на все на свете, только бы не возвращаться в «Конрадсхее». К тому же там его наверняка поджидает полиция.

– Нет. Пусть ты мне и не веришь, но я не помню. В последнее время мне часто снятся сны о той ночи. Кошмары. Но я не знаю, что в них правда, а что нет.

– Что именно тебе снится?

Габриэль пожимает плечами.

– Что-то странное. Понятия не имею.

Он идет к стойке, отгораживающей пространство кухни от гостиной, берет ручку и выводит что-то на полях лежащей там газеты. Дэвид, наблюдая за ним, чувствует, как его ярость, как это часто бывает, сменяется горьким разочарованием.

– Если что-то вспомнишь, позвони по этому номеру. – Габриэль указывает на газету. – Это телефон Лиз. Я всегда возьму трубку.

– Хорошо. А что с Лиз? Она нашлась?

«Даже не думай об этом! Он тебе не поверит, Люк. Он тебе вообще не верит. Не верит даже, что ты ничего не помнишь».

– Неважно. – Габриэль открывает холодильник и заглядывает внутрь. – У тебя пива не найдется, чтобы взять с собой? – В холодильнике пусто. – Ты что, в ресторанах питаешься? Или ты вообще не ешь?

– Это не твое дело, – ледяным тоном отвечает Дэвид. Его щеки вновь багровеют.

– Ладно-ладно, уже ухожу.

Дэвид молчит.

И когда за Габриэлем закрывается дверь, Дэвид опускается на диван и смотрит на светлый прямоугольник на стене, где раньше висел набросок Дали. Но его сознание сейчас занимает совсем другая картина.

Ключ Габриэля на полу, с тяжелым брелоком в стиле семидесятых годов. Крупные цифры – «37», и надпись, выполненная в стилизации под древнеримские таблички: «Цезарь. Берлин».

Местоположение неизвестно, 21 сентября

Лиз лежит на спине и дремлет. Свет уже некоторое время включен, и если она правильно сосчитала смены дня и ночи, то сейчас должно быть утро двадцать первого сентября. Через катетер препарат капля за каплей проникает в ее вену. Теперь Лиз уверена, что сухость во рту – это побочный эффект медикаментов. Ощущение такое, будто она наелась пыли.

Еще ей хочется помочиться. С тех пор как сняли мочевой катетер, приходится ждать, пока ей позволят сходить в туалет. Зато тренироваться стало легче – катетер был сущей мукой.

Лиз нетерпеливо косится на дверь. Собственно говоря, Иветта давно уже должна была прийти. Каждое утро после завтрака она помогала Лиз с туалетом.

Завтрак.

Хорошее слово, хоть что-то, оставшееся от времен, когда все было нормально. На самом деле ее кормят горьковатой кашей на воде, приправленной фруктами. Отвратительная, зато полезная пища.

«По крайней мере, он не морит меня голодом».

Ключ поворачивается в замке, и в комнату входит Иветта. Как и всегда в последние дни, она вначале удостоверяется в том, что Лиз спокойно лежит в кровати. Затем она ставит стул рядом с кроватью, вставляет туда ведро, прямо под овальный вырез в сиденье, и запирает дверь изнутри.

Потом смотрит, пуста ли миска из-под каши. Молча, как и раньше, она помогает Лиз пересесть на стул.

Тело кажется Лиз тяжелым, будто налитым свинцом. Лекарство расслабляет мышцы, скрывая результаты ее еженощных тренировок. Вот уже одиннадцать ночей, когда проходит эффект препарата, Лиз борется за каждый шаг, босиком обходя комнату в полной темноте, – будто тигр, мечущийся в клетке, от стены к стене. Вначале она считала шаги, затем измеряла длину стен и наконец прошлой ночью решила считать в километрах.

Иветта со стоном выпрямляется, усадив Лиз. У медсестры сильные руки, но явно болит спина, когда приходится поднимать пациентку.

Прохладное сиденье давит Лиз на кожу. Как и раньше, на ней только тонкий больничный халатик с разрезом на спине. Колени выглядывают из-под белого подола, точно палочки. На мгновение она мысленно покидает свое тело и смотрит на себя сверху – как она сидит над ведром, почти голая, беззащитная, униженная. Лиз закрывает глаза, чувствует прохладный воздух между ног и давление на мочевой пузырь. Она невольно сдвигает ноги. «Рано».