– Ты что-то чувствуешь? – спрашивает Лео спустя несколько напряженных минут.

– Да, – сухо бормочу я.

– Да?! – От волнения он переходит на итальянский.

– Чувствую, как урчит мой желудок: я умираю с голоду.

Лео разочарованно вздыхает и вычеркивает еще один пункт из списка, однако уже в следующее мгновение снова оживляется и марширует дальше, к еще одному древнему зданию около руин храма, сохранившемуся, кстати, гораздо лучше. Это трехэтажное круглое сооружение с аркадной перегородкой, чем-то напоминающее мне Колизей. Как и в том гигантском амфитеатре, здесь явно живут люди, однако они пошли дальше: вместо того чтобы разбить лагерь в коридорах, они перестроили его в единый огромный жилой комплекс. Заинтригованная, я исследую изгибы сооружения: в открытых аркадах на первом этаже расселись торговцы, а уже на верхних этажах располагаются жилые помещения. Лео подводит меня к прилавку в одном из сводов, где веселый рыжий мужчина продает лепешки, и я захлебываюсь слюнями, когда он подает нам два дымящихся пакета. Устроившись на поваленном столбе, мы наконец-то устраиваем себе перекус.

– Это театр Марцелла, – объясняет Лео, откусывая гигантский кусок от своей лепешки. – Кальдиссимо! – С наслаждением тянет он в следующий момент, громко жуя и пытаясь втянуть ртом воздух, оттого что слишком горячо.

Глядя на то, как Лео обжег себе язык, я кусаю свою лепешку гораздо осторожнее, наслаждаясь сырной начинкой с анчоусами и оливками.

– Странно, что римляне так наплевательски относятся к своему наследию, – произношу я спустя несколько минут, в течение которых мы молча уплетали свою еду. – Они используют древние руины в качестве карьеров и жилых зданий или вообще строят прямо на них храмы.

Лео пожимает плечами, облизывая пальцы.

– Сейчас им кажется, что это нормально, никто не беспокоится об охране памятников культуры. К тому же в развалинах старинных зданий живут целые семьи, и, думаю, их больше беспокоит вопрос крыши над головой и пропитания, вряд ли им есть дело до того, что своим способом выжить они разрушают исторические памятники.

Я, сморщившись, киваю, хотя и вполне могу понять этих людей. Просто должно пройти какое-то время, прежде чем они задумаются об охране культурных ценностей.

Подкрепившись и еще раз проверив, не почувствую ли я что-то необычное около театра Марцелла (нет), мы продолжаем наш путь. Мы уже третий день исследуем исторический центр Рима. И пусть понятие «исторический центр» не особо применимо в этом времени, Лео продолжает называть это так, пока мы петляем по извилистым улочкам и пересекаем бесчисленные площади, которые я уже частично проходила во время своих променадов по городу. Солнце стоит высоко в небе, с каждым днем погода становится все теплее, так что я начинаю завидовать богатым римлянам, которые в середине лета выезжают на свои виллы около виноградников на окраинах, где воздух чище и свежее, чем в центре города, где царит жуткая духота. Галатея постоянно твердит о том, что хотела бы получить такую виллу от кого-нибудь из своих покровителей, и возлагает в этом большие надежды на Камилло Массимо, который происходит из древнего и богатого римского дворянского рода. После ухода Томмазо я все чаще вижу рядом с ней того мужчину с праздника, ловившего каждое ее слово.

Мы с Лео проводим день, обшаривая церкви и руины вокруг Пьяцца Навона. Лео считает, что в этом районе у нас большие шансы на успех, потому что это один из самых древних районов Рима – Марсово поле, где в петле Тибра с самой древности расположено сердце города, в особенности военное, о чем говорит наименование самой местности в честь бога войны Марса. Сейчас я очень хорошо понимаю римских солдат, которые собирали здесь свои войска, потому что все нарастающая жара и неутомимый энтузиазм Лео подталкивают меня к беспощадному маршу насилия.

Пот струится по моей спине под толстыми складками платья, я проклинаю чертову вуаль, которую приходится носить, чтобы на меня не смотрели косо. Мы достигаем угла улицы, где Лео наконец-то останавливается, давая мне передохнуть, надеюсь, я найду где-то поблизости питьевой фонтанчик, которые разбросаны по городу и снабжаются старыми акведуками, доставляя кристально чистую горную воду. Лео прислоняется рядом со мной к стене дома, на которую я облокотилась, чтобы восстановить дыхание и снизить нагрузку на ноги.

– Будь мы сейчас в своем времени, я бы купил тебе мороженое, у Джолитти чего только нет.

Лео кажется настолько опечаленным от невозможности это воплотить, потому что в эту эпоху еще нет магазинов с мороженым, что я, несмотря на свою жуткую усталость, не могу этому не умилиться.

– Я даже не знала, что ты сладкоежка.

Он возмущенно вскидывается:

– Что?! Мы вообще друг друга знаем?! Да я убил бы сейчас за банку «Нутеллы»! Или за манго. Мне срочно необходимо вернуть нас обратно в двадцать первый век, чтобы открыть тебе мир мороженого Джолитти. После этого ты взглянешь на жизнь совершенно другими глазами!

«По крайней мере теперь я смотрю совсем другими глазами на тебя», – думаю я про себя, кривовато улыбаясь.

– Должно быть, ты бывал там много раз, если это место так много для тебя значит, – вместо этого произношу я.

– Время от времени, достаточно часто, чтобы по-настоящему обожать это мороженое, – пожимает плечами Лео. – Однажды в детстве я был с родителями в Риме, – добавляет он, и я тут же вскидываюсь, навострив уши.

– Правда?

Когда он начинает рассказывать о своем прошлом, я впитываю все мельчайшие кусочки информации словно губка. Лео кивает с задумчивой улыбкой.

– Это был отличный отпуск, середина августа, чистое безумие, потому что там было градусов сорок, но это было абсолютно незабываемо! Чтобы хоть немного остыть, мы с мамой окунались в каждый водоем, который проходили. Мы даже плескались в фонтане Треви, пока не пришли карабинеры и моему отцу не пришлось их подкупить, иначе они бы сразу нас арестовали. И каждый раз, когда он рассказывал об этом случае, сумма, которую он заплатил, становилась все больше и больше. А моя мама была такой буйной…

Лео улыбается сам себе, полностью погруженный в воспоминания, и я все еще как губка впитываю в себя каждую подробность этой мягкой улыбки.

– Я не знаю, были ли мы с тех пор вообще так счастливы. Теперь, когда я думаю об этом, кажется, будто после этой поездки все пошло на спад.

От его последних слов вся моя легкость улетучивается, я ненавижу себя за то, что, с одной стороны, хочу расспросить его поподробнее, а с другой – не хочу вторгнуться во что-то чересчур личное. Кто знает, может быть, эта информация помогла бы мне лучше понять этого загадочного человека.

– Когда погибли твои родители?

Он никогда не рассказывал о них ничего, только о дедушке, и этот вопрос вылетает у меня прежде, чем я успеваю его осмыслить. Лео молча смотрит прямо, но его пальцы подрагивают в моей руке.

– Не рассказывай, если не хочешь, – поспешно добавляю я, чувствуя, что не стоило начинать эту тему. Мое сердце пропускает удар: кому, если не мне, стоило бы помнить о том, как больно говорить об этом. Лео искоса бросает взгляд на меня, позволяя поймать отзвук застарелой печали в его глазах.