Майор Морс попросил меня представить его дуче, что я охотно и сделал.

Теперь меня одолевали заботы о том, как благополучно прибыть в Рим вместе с дуче, который находился под моей защитой. Еще раньше при разработке плана нашей операции мы предусмотрели три возможных способа его переправки.

Движение по суше вместе с Муссолини по маршруту длиной сто пятьдесят километров по территории, на которой после падения Италии, случившегося четыре дня назад, не было ни одного немецкого подразделения, представлялось нам слишком рискованным. Поэтому еще накануне операции я согласовал с генералом Штудентом план «А», который предусматривал захват внезапным штурмом на короткое время итальянского аэродрома Аквилади-Абруцу, расположенного при выходе из долины. По радио мне следовало передать новое время «Ч» проведения этой атаки. Через несколько минут после ее начала на аэродроме должны были приземлиться три немецких Не-111, на один из которых нам с дуче надлежало сесть. После этого самолет обязан был немедленно взлететь. Оставшимся двум «Хейнкелям» следовало играть роль прикрытия и вводить в заблуждение возможных преследователей.

План «Б» предусматривал приземление «Физелер-Шторха»[142] на лугу возле станции подвесной канатной дороги в долине, и, наконец, по плану «В» гауптман Герлах также на «Физелер-Шторхе» должен был попытаться осуществить посадку прямо на лужайке перед отелем.

Машина связи в долине передала в Рим сообщение об успешном завершении операции. Однако когда мы с обер-лейтенантом Берлепшем, быстро определив время атаки аэродрома на шестнадцать ноль-ноль, попытались передать в штаб воздушно-десантного корпуса новое время «Ч», то выяснилось, что связь отсутствует. В результате план «А» отпал сам собой.

С помощью бинокля я наблюдал посадку «Шторха» в долине, с тем чтобы по телефону передать пилоту необходимые указания по подготовке к немедленному взлету. Однако летчик доложил, что при посадке он повредил шасси и самолет сразу стартовать не сможет. Таким образом, план «Б» тоже отпал и остался только самый опасный план «В».

Неожиданно карабинеры, которых к тому времени разоружили, изъявили желание нам помочь. Некоторые из них уже раньше добровольно присоединились к отряду, который мы послали, чтобы он подобрал солдат из планера, разбившегося при посадке. В бинокль было видно, что некоторые из десантников, выброшенных при ударе на осыпь, еще шевелились, так что надежда на то, что крушение машины не стало гибельным для всех, нас не покидала.

Другие карабинеры начали вместе с нами расчищать и ровнять маленькую полосу земли для посадки. В первую очередь спешно удалялись большие обломки скал, загромоздивших наиболее плоский клочок лужайки. Между тем гауптман Герлах на своем самолете уже выписывал над нашими головами огромные круги, ожидая обговоренного сигнала на посадку.

Герлах умудрился впервые осуществить свободное приземление на таком высокогорье с ювелирной точностью. Однако когда я сообщил ему о том, что мне предстоит улететь с его помощью, то он не проявил особой радости. При известии о планирующемся полете втроем летчик вообще заявил, что мой план просто нереален.

Пришлось отвести его в сторону для короткого, но очень серьезного разговора, и он был вынужден признать справедливость приведенных мною аргументов. Я сам предварительно тщательно взвесил все за и против такой попытки и вполне отдавал себе отчет в той огромной ответственности, которую беру на себя, настаивая на совместном полете. Но и переложить ее на плечи Герлаха, позволив ему одному лететь с дуче, мне тоже было нельзя. Ведь в случае катастрофы мне ничего не оставалось бы, как, достав свой пистолет, пустить себе пулю в лоб — не мог же я предстать перед Адольфом Гитлером и заявить ему, что операция удалась, но Муссолини встретил смерть сразу же после своего освобождения. Поскольку другого средства перевезти дуче в Рим более не оставалось, то лучше было разделить с ними всю опасность такого полета, хотя мое присутствие ее только увеличивало. Следовало перепоручить себя судьбе и разделить общую участь. Своему верному другу Радлу я так и сказал, открыв ему истинную причину своего решения.

Перед вылетом я коротко обсудил с майором Морсом и Радлом некоторые детали, связанные с возвращением. В качестве пленников было решено взять с собой только двух генералов — захваченного здесь и того, который нас сопровождал. Остальных же офицеров и карабинеров надлежало оставить безоружными в отеле. Ведь дуче сообщил мне, что во время плена с ним обращались вполне сносно. Так что никаких оснований для отказа от подобного великодушия мы не видели.

Более того, моя добросердечность, базировавшаяся на достигнутых успехах, распространилась настолько далеко, что я решил избавить своих недавних противников от перспективы заключения их в лагерь для военнопленных. Однако, чтобы предотвратить возможный саботаж на канатной дороге, каждой партии, отправлявшейся вниз, было приказано брать с собой в кабину двух итальянских офицеров. После спуска всех наших людей в долину механизмы фуникулера следовало привести в негодность так, чтобы их быстрая починка стала невозможной. Остальные вопросы, которые могли возникнуть, я поручил решать майору Морсу на месте.

Между тем под руководством Герлаха солдаты общими усилиями подготовили хотя и довольно крутую, но все же относительно надежную временную взлетную полосу.

Только теперь у меня появилось несколько минут для общения с дуче. Я помнил Муссолини еще с 1934 года, когда наблюдал его выступление перед толпой с балкона палаццо Венеция[143]. По правде говоря, человек, который сидел передо мной в слишком просторном и лишенном всяческого изящества темном гражданском костюме, мало напоминал изображения того красавца, каким его представляли на портретах, где он был облачен в военную форму. Не изменились только черты лица, хотя и здесь возраст взял свое.

Он казался истощенным какой-то тяжкой болезнью, и это впечатление усиливалось небритой щетиной и жиденькими волосиками, поросшими за многие дни заточения на его обычно гладко выбритой мощной голове. От великого итальянского диктатора неизменными остались только черные, огромные, горящие, словно угли, глаза, которыми он буквально буравил меня, разговаривая со мной в присущей ему живой манере.

Я с большим вниманием слушал его рассказ, в котором он излагал подробности своего свержения и последовавшего за этим заточения, и мне захотелось его чем-нибудь порадовать.

— Мы ни на минуту не забывали о вашей семье, дуче! — сообщил я ему. — Новое правительство интернировало вашу супругу и обоих ваших младших детей в ваше имение Рокка-деле-Каминате[144]. Вот уже несколько недель мы поддерживаем связь с вашей супругой донной Ракеле. Более того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд из людей моего подразделения под командованием гаупт-штурмфюрера СС Манделя начал операцию по освобождению вашей семьи. Я уверен, что к этому часу она уже на свободе.