– Посмотри, во что ты превратил мою спину! – печально заметила я. – Зачем все это? Мы как будто по лезвию ножа ходим.

Я поморщилась и скинула с себя твою голову.

– Ты сама хотела чувствовать себя живой, – напомнил ты, помогая мне подняться с пола. – Мне казалось, что нам хорошо вместе.

Я встала около зеркала и, приподнявшись на цыпочках, постаралась разглядеть, как сильно поранила спину.

– Ты только посмотри! – крикнула я, чуть не плача. – Посмотри, что ты со мной сделал!

Ты нерешительно дотронулся до меня дрожащими пальцами, но я отпрянула.

– Извини меня, детка. Прости, – сказал ты с крайне мрачным видом. – Я вытащу все осколки, мы обработаем раны, и через неделю все заживет.

– Заживет? Хорошо, заживет. Что ты будешь делать со мной потом? Избивать до полусмерти или трахать вместе с друзьями по кругу? Что дальше, Джонни? – Я продолжала кричать. – Я боюсь тебя! Очнись!

Ты с озабоченным видом собрал волосы пальцами, но они тут же рассыпались по лицу.

– Нам придется расстаться, если ты не возьмешь себя в руки. У меня нет другого выхода, – озадаченно сказала я.

Я перешагнула через разбросанные вещи и вышла в гостиную. Солнце только забрезжило на горизонте. Значит, подошла к завершению еще одна из мучительно-сладостных бессонных ночей.

Ты достал из кухонного шкафчика аптечку, пинцет, перекись и вату, а затем вернулся ко мне.

– Я не смогу без тебя, – глухо признался ты, принявшись за работу.

– Сможешь.

– Да. Но я не хочу.

– И я не хочу, – отозвалась я.

– Так ты меня прощаешь?

Я с напускной строгостью посмотрела на твое лицо, виноватое и озабоченное, и не смогла сопротивляться. Боль снова куда-то улетучилась, гнев оставил меня.

– Только если ты мне кое-что пообещаешь.

– Все что угодно, – заверил ты.

– Ты больше не держишь в доме кокаин и другие наркотики, – выставила жесткое требование я. – Больше никогда не принимаешь их ни в каком виде. Это не обсуждается.

Ты не думал ни секунды:

– Да. Справедливо. Я согласен.

Я кивнула. На душе было тяжело. Можно догадаться, как трудно тебе будет сдержать обещание. Но иначе наши отчаянные попытки все исправить вернутся в исходную точку. Что делать, когда я изо всех сил хотела в очередной раз тебе поверить? Я обманула себя. Так было легче падать.

– Хорошо. Я прощаю тебя, Джонни Джозеф Кавилл.

Однажды мой папа сказал: «Знаешь, что отличает любовь от нелюбви? Когда любишь человека, ему можно простить все. Когда не любишь – даже мелкая ссора может привести к расставанию». Папа был прав. Мы пытались расстаться тысячу раз.

После этого случая, когда ты дал мне обещание никогда не употреблять наркотики, ты действительно какое-то время держался. Сначала ты сильно запил. Теперь каждое твое утро начиналось с двойной порции виски и громких скандалов со мной. Недели через две в твой рацион снова вошел кокаин. На ужин, уже будучи совершенно в дрянном и разбитом состоянии, ты выбирался из дома и отправлялся в самые злачные места Лос-Анджелеса. Иногда один, иногда вместе со мной. Часто твои походы сопровождались драками, скандалами и травмами. Однажды ты разбил витрину книжного магазина, когда подрался с уличной бандой.

Они пристали к нам в темном переулке и потребовали денег. Мы, кажется, возвращались от Эрика. Ты был не в том настроении, чтобы легко отступить, а главное, тебе с трудом удавалось воздерживаться от драк с людьми, угрожавшими моей безопасности.

Ты, не дожидаясь, когда парни сгруппируются, с размаху зарядил первому из них под дых – тот согнулся и захрипел, обнимая живот. Тогда второй, здоровяк, бросился на тебя, видимо, пытаясь подавить твою решимость своими габаритами. Ты отступил в сторону и, имея в запасе немного времени, схватил с клумбы огромный камень. Ты стал целиться им в верзилу, готового снова на тебя наброситься, но тот, заметив булыжник, стал отступать к витрине. Первый, оправившись от боли, выхватил из кармана джинсов пистолет и направил его в твою голову. Мои ноги подкосились, я похолодела и перестала чувствовать тело. Я с ужасом наблюдала за дракой со стороны, но собрав волю в кулак, закричала на всю улицу: «На помощь! На помощь!» Ты воспользовался моментом и кинул камень прямиком в него, но не попал. Камень пролетел над головой здоровяка и угодил в витрину книжного. Сработала сигнализация. Пожалуй, именно она тогда спасла жизнь мне и тебе. Парни скрылись, а мы с тобой угодили в тюремную камеру до выяснения обстоятельств.

В тот раз все обошлось. Под козырьком книжного магазина стояли камеры, где было ясно видно, что зачинщиком драки выступил не ты. Но мы провели в камере целую ночь, а тебе выписали семь тысяч долларов штрафа за причинение ущерба чужому имуществу.

Я была вне себя от подобного бессмысленного и неоправданного проявления храбрости: «Какого черта ты не отдал им все деньги, а начал драку? У тебя в кармане было всего двадцать долларов!» – кричала я, расхаживая по камере размером с кабинку общественного туалета. Ты снисходительно смотрел на меня, злую, потрепанную, и, вероятно, думал, как красиво выглядит противоречие прекрасного и уродливого: я в холодной и отвратительной камере полиции.

– Дело не в деньгах. Я защищал тебя.

То, что сначала казалось мне интересным и привлекательным, теперь стало частью обыденной жизни. И круговерть, и наркотики, и скандалы, и драки теперь не являлись для меня чем-то романтично-хулиганским. Каждый из твоих сумасбродных поступков мог обернуться для нас непоправимыми последствиями. В первое время после подобных сцен в моей крови бил адреналин, грудь сжимало щемящее чувство: вот она, жизнь во всей ее полноте. Непредсказуемость, нетипичность и нелогичность происходящего давали мне ощущение наполненности. Я видела смысл в том, чтобы истощать ресурсы, но не видела большого значения в созидании. Мы разрушали устойчивость, боролись с рутиной, творили глупости, а потом, стоя на пепелище, грустно и молчаливо склоняли головы перед вновь образовавшейся пустотой. Все сожжено и исковеркано. Этот момент – момент оглушительного отчаяния и меланхолии – длился всегда недолго. Ты быстро восстанавливался и находил новые просторы для уничтожения. Ты вел меня за собой. И так было много раз. Но что будет с нами, с разнузданными и опошлившимися, если однажды мы останемся наедине друг с другом без чрезмерностей, избытка и крайностей? На этот вопрос я не могу ответить себе честно и непредвзято, потому как я не могу произнести правды вслух. Слишком она для меня болезненна.

Эстер отложила блокнот и ручку в сторону. Она устала писать. А этих историй было достаточно,