— Спасибо, что пришли, — сказал дедусь непривычно слабым голосом. — Посидите со мной.

Сашко опустился на краешек кровати. Увидел, как изменилось лицо дедуся. На щеках ни кровинки, губы посинели, запеклись. И в глазах не стало прежнего задорного блеска. Лишь седые-седые усы, как и прежде, торчали непокорно, воинственно да кустистые брови все так же грозно свисали с высокого, иссеченного морщинами лба. Но они не придавали дедусю суровости, напротив, он выглядел ласковым, добрым.

Дедусь слабо взял внука за руку.

— Ну, вот, потревожил вас всех, — шевельнул он пересохшими губами. — Хотелось увидеться… в последний раз…

— Еще будем видеться… — нетвердо сказал Павел. — Скоро девяносто ваших отпразднуем… Все у вас соберемся…

— А как же, собирайтесь… Не забывайте мать…

По одному, по два приходили родичи. Были тут сыновья и дочери, зятья и невестки, внуки и взрослые правнучки. Не пришла только малышня.

Окружили дедуся, старались отвлечь его от мысли о смерти. А он будто и не печалился, слегка кивал: да… да… Но Сашко знал: это он от своей деликатности, которую не утратил даже теперь.

Потом женщины вышли на кухню и там тихонько гомонили. Мужчины остались возле дедуся и, выключив свет, тоже завели разговор. Сначала расспрашивали друг друга о семейных делах. Потом вспомнили нового агронома, недавно присланного из области, потом разговор перешел на нынешний урожай, на погоду. Будто ради этого и пришли они сюда.

Дедусь лежал неподвижно, в разговор не вступал, все время смотрел в окно, за которым виднелась освещенная полной луной рощица. Сказывали, был в роду Антонюков такой обычай: когда ребенку исполнялось пять лет, его вели на берег, чтобы посадил он там свой дубок. Вот и образовалась целая рощица. Бедным на деревья был их степной край… Только не каждый, далеко не каждый доживал, пока вырастет его дубочек… Одна война, другая… А вот дедусев дуб уже руками не обхватишь. Он самый высокий и могучий.

Когда луна зашла за облако и не стало видно рощицы, дедусь повернул голову от окна, сказал Сашку:

— Зажги свет, позови всех…

Сашко метнулся на кухню, позвал женщин.

В комнате воцарилась тишина. Стало слышно, как возле Дома культуры играет баян, а на мельнице стучит двигатель.

Старик окинул всех неторопливым взглядом, заговорил:

— Гляжу я на вас, дети, и не печаль-тоска бередит мое сердце, а радость согревает его. Потому что нет в нашем роду ни лодырей, ни воров, ни лжецов. Не грешны мы перед людьми и перед землей. Не богатели на чужой беде, никогда не скупились помочь нуждающемуся. Все, что у нас есть, заработали своими руками. — И он приподнял сухие натруженные руки. — Но самое дорогое ваше сокровище — добрая душа. Так и живите в согласии и в мире. Не обижайте друг друга, помогайте слабому…

Ему трудно было говорить. Часто останавливался перевести дыхание. На лбу выступили капельки пота.

— Много надо было мне еще сделать, но теперь уже не сделаю. Не годен стал. Тебе, Мария, не успел перекрыть хату. А тебе, Олена, не починил сруб криницы… Так что вас, Павло и Михайло, прошу сделать это. У них мужей нет, а детки малые… А еще попрошу вас, хлопцы, дуб мой не пилить. Пусть растет… Яму копайте возле могилы Ивана Крыжня, моего верного друга, там есть место… Лопаты я наострил. В сарае стоят…

Дедусь глубоко вздохнул, снова помолчал. Видно, собирался с силами. И снова заговорил:

— Прожил я, дети, долгую жизнь. Вкусил и добра и лиха. Добра — ложкой хлебал, и то неполной, а лиха — ковшами. Досталось и от царя, и от врага. А что уж работы переделал… Жалею только, что так и не наработался…

Долго стояла тишина в хате, никто не решался ее нарушить. Все точно окаменели. И дедусь больше не проронил ни слова, лишь подал рукой знак, чтобы подходили к нему прощаться.

Поздней ночью родичи разошлись по домам.

Сашко вышел из хаты один, без отца, без мамы. Не разбирая дороги, побрел огородом, напрямки, через грядки картошки, моркови, фасоли в рощицу.

Долго сидел там на пеньке под дедусевым дубом, вслушивался, как шелестел он жесткой листвой на ветру, и слышалось в том шелесте скорбно-мудрое: «Не наработался… не наработался!..»

Умер дедусь Артем в ту же ночь. Хоронило его все село.

Глава девятнадцатая. Ключи

Однажды перед уроком алгебры Микола вынул из сумки небольшой бумажный сверток.

— Что это? — сразу заметила Оля Шинкаренко.

Микола молча мял сверток в руках и еще больше разжигал Олино любопытство.

— Ну скажи, Микола!

— Чего ты пристала ко мне? Колорадские жуки, вот что.

Оля удивилась:

— Колорадские жуки?! Где ты взял?

— Где взял, там уже их нет. Были да сплыли!

Она имела все основания удивляться. После того как Валентина Михайловна сказала, что их классу нужно собрать свою школьную коллекцию вредителей, Оля решила одна сделать это, чтобы учительница ее похвалила. Сходила в лабораторию, внимательно посмотрела колхозную коллекцию, выписала в тетрадь названия жуков и бабочек, которые встречаются в их местности, расспросила маму, где и в какое время года можно этих вредителей найти. Даже прочитала по ее совету специальную книгу. Колорадского жука она не искала: знала, что в их селе его не найти. Так сказала мама. И вот на́ тебе!..

— Миколка, ну скажи, где ты жуков этих взял? — молила Оля.

— Ага, теперь Миколка, а тогда в газете протянула!

— Так это же вся редколлегия.

Микола сунул сверток в сумку…

Математик Виталий Павлович, сев, как всегда, на заднюю парту, спросил Олега, не забыл ли он, что задавали на дом, и стал вызывать учеников к доске.

Оля ничего не видела и не слышала, что делалось в классе. Она сидела как на иголках. Ей никак не терпелось глянуть на злосчастного жука.

Ох и вредный этот Микола! Что ему — трудно сказать, где он их раздобыл?

Но вот учитель вызвал к доске Миколу.

— А ну, помоги мне, Петренко, решить задачу. Бери мел. Записывай условие… Два поезда вышли навстречу друг другу из пункта А и пункта Б в тринадцать часов сорок семь минут…

«А что, если посмотреть, пока он у доски?»

Оля какое-то время колебалась, понимала, что некрасиво трогать чужие вещи, но любопытство победило. Расстегнула Миколину сумку, вытащила сверток, осторожно, чтобы не зашуршала бумага, стала разворачивать. А бумага, как назло, шуршащая, точно жестяная.

«Интересно, живые у него жуки или мертвые? Наверное, живые, потому что завернуты во столько листков. Ой, только бы не