– Вполне.

– Так что же нам теперь делать? – спросила я.

– Вам точно не понравится мой совет, Ринетт.

– Значит, вы думаете, что я должна сдаться. По-вашему, мне никогда не отыскать убийцу из этого… этого Летучего отряда.

– Никогда. Он не станет носить этот свой кинжал и использует его лишь в том случае, если ему заплатят за новое убийство, так что рубин, который вы сохранили, вам не поможет. Это часть их ритуала, часть окружающей их тайны – они используют свои кинжалы с головой сокола только для того, чтобы убивать.

– Как вы думаете, это может быть Блез Лорентен?

– Может. А что насчет Шастеляра? Вы собирались мне что-то о нем рассказать.

– Вы подозреваете Шастеляра? Но ведь он был просто поэт.

Нико улыбнулся.

– Он выдавал себя за простого поэта. Вы знали, что он был внуком шевалье де Байяра, этого рыцаря sans peur et sans reproche[64]? Так что в его крови было кое-что и помимо поэзии, и втайне он вполне мог сам быть членом Летучего отряда.

– Лорентен сказал мне, что его наниматель и наниматель Шастеляра – враги, но сами они друзья. Возможно, они были даже больше, чем друзья, – я подозреваю, что эти двое были любовниками.

– Sainte-grâce[65], Ринетт! Когда Лорентен вам это сказал?

– В ночь перед казнью Шастеляра.

– Думаю, будет лучше, если вы расскажете мне все от начала до конца.

Я взяла со стопки еще одно полотенце и развернула его – мне надо было чем-то занять руки.

– Я мало что смогу рассказать. Шастеляр был пойман в спальне королевы – и не единожды, а дважды. Он использовал свою пресловутую страсть к королеве в качестве предлога, но оба раза его интересовала не королева, а ларец.

Я снова аккуратно сложила полотенце, отложила его в сторону и взяла из стопки другое.

– Иными словами, его интересовали вы, – заключил Нико. – Неудивительно, что королева так страшно зла на вас – она полагала, что он обезумел от любви к ней, а оказалось, что ему нужна не она, а вы.

– Вот именно. Нико, он сказал мне, что знает, кто убил Александра.

– Возможно, он действительно знал. Если он, как и убийца, был членом Летучего отряда, они должны были знать друг друга, какими бы заклятыми врагами ни были их наниматели.

Я сложила второе полотенце и положила его на стол. Потом встала и начала ходить взад и вперед по тесной комнате. То, что он рассказал, было так неожиданно. Это все меняло. Меня охватила тревога.

– Как, по-вашему, мне грозит опасность?

– Да, но не такая, о какой вы сейчас думаете. Убийца не станет подкрадываться к вам в темноте, чтобы перерезать вам горло. Но он может похитить вас, чтобы заставить отдать ему ларец. Я рад, что ваша маленькая дочка сейчас в безопасности в Грэнмьюаре, потому что вас можно было бы приневолить, угрожая тем, кого вы любите.

– Благословенный святой Ниниан!

Он схватил меня за руку, когда я проходила мимо.

– Ринетт!

Я остановилась и поглядела на него.

– Мне пора возвращаться ко двору. Последние несколько дней королева рвет и мечет. Австрийский эрцгерцог решил посвататься к английской королеве, а не к нашей, так что этого жениха она упустила. Мэйтленд сейчас в Лондоне и ему даны инструкции о ведении тайных переговоров с испанским послом относительно заключения брака королевы Марии с испанским наследным принцем, но и для устройства этой партии время на исходе. В прошлом году дон Карлос упал с лестницы и, по слухам, раскроил себе череп. С тех пор его характер становится все более и более неуживчивым и неуправляемым, и король Филипп скоро может решить, что он вообще не может жениться на ком бы то ни было.

– Хорош муж для нашей королевы!

Нико саркастически улыбнулся.

– Она хочет получить корону Испании, а муж, который к ней прилагается, не имеет значения. Но тут речь уже идет о другом, Ринетт.

– О чем? О том, что мужья не имеют значения?

– Нет, разумеется, не об этом. Возьмем, к примеру, решимость королевы устроить испанскую партию. Она ведь без конца толкует о пророчествах насчет quatre maris[66]. Она относится к месье де Нострадаму очень серьезно и верит, что в этих пророчествах предсказывается ее будущее с каждым из четырех возможных мужей, с которыми она могла бы сочетаться браком. Теперь у нее есть какой-то новый план, как принудить вас все-таки отдать их.

– Если она попытается принудить меня, я никогда не скажу ей, где они. Никогда. Она достаточно хорошо меня знает, чтобы это понимать.

– По крайней мере, будьте осторожны в ее присутствии.

– Хорошо, буду.

Он легко провел подушечкой большого пальца по моей руке, потом отпустил ее.

– Вы будете в наибольшей безопасности, если отдадите ей ларец сейчас, без всяких условий.

Я отпрянула.

– Это говорите вы, Нико, или ваш таинственный обет?

Он встал.

– Это говорим мы оба, – сказал он. – Que Dieu te bénisse et te garde, ma mie.[67]

Когда он произнес по-французски эти слова, у меня опять появилось странное чувство, что один раз он уже говорил мне что-то по-французски, но я это забыла. Я попыталась вспомнить, что это было, и почти вспомнила. Это было как-то связано с его обетом.

«Ты вся горишь, – сказал он тогда. – Ты все равно не запомнишь».

И я действительно не помнила.

Лохлевен,14 апреля 1563 года

– Я хорошо умаслила мастера Нокса, верно, брат? – сказала королева. Она была так довольна собой, что вся сияла и даже проделала в центре большого зала замка Лохлевен несколько танцевальных па. – Вчера мы с ним замечательно подискутировали, а сегодня в Кинроссе я попросила его помощи в улаживании скандала между Аргайлом и Джин, моей сестрой. О, как прелестно я его умоляла! А потом подарила ему карманные часы, вделанные в восьмигранный горный хрусталь – хоть он и громит в своих проповедях мирскую суету, подарок он взял тотчас же, не раздумывая.

– Сомневаюсь, что есть на свете нечто такое, что могло бы умаслить Нокса настолько, чтобы подобрел навсегда, – заметил на это Морэй. Разрезав засахаренный абрикос на четыре части своим королевским кинжалом, он, не торопясь, съел одну из четвертинок. – Но вы аргументированно отстаивали свою точку зрения, сестра, и проявили железную выдержку.