площадки, где, по всей видимости, и должна была опуститься капсула. Они махали руками и что-то кричали, но разобрать что-либо было невозможно. Когда автоматика отстрелила крышку люка, Андрей увидел сквозь отверстие что-то чёрное с воем, как почудилось Андрею, ворочавшееся внутри чёрного. Скрюченная чёрная рука, показавшаяся из люка, слепо скребла по обшивке, словно ища, за что уцепиться. Андрей никогда не видел, чтобы горели так…

Он вытащил Божичко на бетон. Комбинезон пилота прикипел к коже, образовав едва гнущуюся, потрескавшуюся на сгибах тела оболочку. Сквозь трещины сочилась сукровица. Божичко что-то бормотал, мотая головой из стороны в сторону…

Андрей достал из своей аптечки шприц с промедолом и готов был уже вколоть обезболивающее, как его опрокинул на землю, вцепившись в плечо, кто-то из подбежавших "пришлых".

– Только не опиаты, Андрей Ильич! – хрипло сказал он, накрывая лётной курткой скорчившегося на бетоне Божичко, и повторил: – Только не опиаты…

– Да вы с ума сошли! – Андрей вскочил на ноги. – Он же умрёт!..

Однако, его уже оттеснили от Божичко ещё двое подбежавших, а подоспевший вслед за ними запыхавшийся Фалин, мягко, но настойчиво взяв за локоть, отвёл в сторону.

– Всё будет хорошо, Андрей Ильич, поверьте, – с трудом переводя дыхание, сказал он. – Всё будет хорошо. Мы сами. Боюсь, вы не так всё поймёте…

– Да что тут понимать, чёрт возьми?! – вспылил Андрей. – Ему просто больно!..

– Андрей Ильич, я вас прошу… – Фалин по-прежнему стоял, загораживая от него остальных "пришлых". – Я вас прошу…

– Идите вы к чёрту! – в сердцах сказал Андрей и, резко освободив руку, пошёл, не оглядываясь, прочь…

А Божичко действительно на третий день уже летал в Канале. Они все на третий день уже летали, те, кто горел…

Впрочем, довольно скоро "пришлые" нашли другой способ борьбы с тромбами и уже не горели никогда. Андрей однажды, вылетев в паре с Фалиным, видел, как тот расправился с плотным тромбом, успевшим уже перекрыть весь просвет щупальца и намертво, как казалось, вцепившимся в стенки. Тромб был такой, что, пожалуй, и "пришлые" вряд ли сумели бы сжечь его обычным способом. Но Фалин и не пытался. Он поставил капсулу "на дыбы" прямо напротив центра тромба и начал медленно вращаться в вертикальной плоскости. В теле тромба, как будто бы в ответ на это, возникло сначала едва заметное, а потом всё более различимое скручивающееся напряжение. Вращение центральных частей тромба, следовавшее за медленным вращением Фалинской капсулы, словно пыталось вырвать края тромба из стенок щупальца. На несколько секунд вращение вовсе прекратилось, но Андрей видел, как всё больше и больше вспучиваются стенки щупальца возле краёв тромба, и потом, надорвавшись в одном месте, рваные, в лохмотьях, края уже неостановимо включились в общее вращательное движение. Когда Фалин ускорил вращение своей капсулы, тромб стал сжиматься к центру, всё быстрее и быстрее, пока не превратился в бешено вращавшийся диск размером в четверть высоты капсулы. И тогда Фалин резко затормозил и, положив капсулу вдоль осевой носом к тромбу и не сближаясь с ним, выпустил обе ракеты. Те, с заметным усилием войдя во вращающийся сгусток, взорвались, за секунду спалив его дотла.

Андрей после приземления спросил Фалина, смогут ли обычные пилоты научиться этому, на что Фалин ответил коротко и непонятно:

– Вы – пожалуй, остальные – вряд ли…

Он не стал пояснять, а Андрею показалось неловким просить об этом…

Примерно через год после возращения "голландцев" в Канале появились новые образования, названные "растяжками". Случалось, что летящая капсула самопроизвольно теряла ход, несмотря на работавшие в нормальном режиме двигатели, её обволакивала прозрачная, гелеобразная масса, от которой в сторону стенок отходили под равными углами три тяги, в конце концов закреплявшие кокон посреди щупальца. А потом вдруг капсула внутри прозрачного кокона сама становилась прозрачной, и всё в ней, кроме самого пилота. В пустоте оставался висеть судорожно и нелепо дёргающийся совершенно голый человек – пилот пытался разогнать застывшую капсулу, потому что для него всё внутри капсулы оставалось таким же, каким было раньше. Продолжалось это от нескольких минут до нескольких часов, потом растяжка исчезала. В зависимости от длительности растяжки и психологической устойчивости пилота всё либо оставалось без последствий, либо наступала та или иная степень помешательства.

С растяжками пытались бороться, тараня тяги, однако, это редко удавалось, а если и удавалось порвать одну из тяг, две оставшиеся отбрасывали кокон к стенке, и его разрывало вместе с капсулой приливными силами. Только когда "пришлые" научились одновременно таранить все три тяги прямо в местах их крепления к стенкам, проблема была решена. Но "пришлые" научились это делать не сразу, и на фоне их успешной борьбы с тромбами неспособность справиться с растяжками рождало подозрение в пособничестве, если не в соучастии. То, что растяжки спустя некоторое время вовсе перестали появляться в Канале, только усилило подозрение.

И было ещё одно обстоятельство, которое, совсем уже парадоксальным для Андрея образом, накалило градус неприязни к "пришлым" до критического. В Канале обнаружился ранее никогда не отмечавшийся вид активности.

Это были небольшие аномальные области, без какого-либо видимого порядка возникавшие, а потом исчезавшие в тех или иных щупальцах Канала. Некоторые, наиболее восторженные, из пилотов называли их "благодатными" или "благословенными плешами", большинство – просто "мятными", а Хализов, больше других изгалявшийся по поводу "пришлых", называл то "заманушными плешами", то "пришлыми подзарядками". Как бы там ни было, когда капсула оказывалась внутри такой "плеши", пилот испытывал ни с чем не сравнимое чувство счастья и покоя. Это волшебное чувство, потихоньку ослабевая, сохранялось в течение нескольких дней после приземления, и всем, испытавшим это, казалось, по крайней мере, они это восторженно утверждали, что в такие дни самым чудесным образом разрешались сколь угодно неразрешимые проблемы и удавались любые самые безумные начинания. Разумеется, никакой статистики по этому поводу никто не накапливал, отчасти из-за относительной редкости случаев, отчасти в связи с сомнениями в выборе объективных параметров. По иронии, чаще других в эти "плеши" попадал Хализов.

В Городке появление "плешей" сразу связали с "пришлыми", и это, в силу какой-то непостижимой для Андрея логики, ещё более укрепило стену недоверия и вражды вокруг них. Какое-то время возникавшие конфликты удавалось заминать, но в конце концов случились две или три попытки ракетной атаки на капсулы "пришлых". Пилоты просто отказывались вручную назначать "пришлым" метку "опознан, неопасен", и тем самым заставляли свою автоматику поступать так, как предписывали алгоритмы – атаковать эмбриональный тромб. Как оказалось, попытки эти изначально были абсолютно бессмысленны – "пришлые" отклоняли ракеты в сторону стенок, где те и взрывались, а при попытках тарана банально