какой-то миг гребцов, внесла разлад в их размеренные движения. Кое-кто растерялся, впервые, видимо, попал в такую качку. И в эту трудную минуту, пересиливая шум волн и завывание ветра, над головами людей прозвучал неожиданно громкий, хотя и довольно спокойный голос старого боцмана, стоявшего возле рулевого:

— Пра-а-а-вый бо-о-орт! Гребок! Левый — сушить! Правый — гре-е-бок! Левый — табань! Голубчик, скобу вниз, — кинул попутно кому-то из гребцов, — оба борта — гре-е-бок! Гребок!

Подавая команды, седой боцман, казалось, помолодел на глазах, распрямил сутулые плечи, выпятил грудь. Даже лицо его изменилось, стало подвижнее, а во взгляде появилось больше решительности. Гребя, Петро видел перед собой не отяжелевшего с годами, а молодого, умелого воина-запорожца, который ходил на чайке[79] против турецких шебек в лимане, взбирался с саблей в руке на крутые валы Кинбурна, где в стычке с тремя янычарами не смог уклониться от острого ятагана, хотя и свалил басурманов.

В ту кампанию боцман был награжден серебряной медалью «За оказанные отлично храбрые противу неприятеля поступки». Бондаренко сам держал ее в руках, а боцман и не кичился этой наградой. «Отошло, отшумело, как и молодые годы», — говорил он, вспоминая походы под Очаков и Хаджибей с войсковым старшиной Третьяком. Но Петро увидел сегодня, что еще не отшумело! В жилах старого боцмана еще бродит его молодость. Возможно, именно она и позвала его в это нелегкое для пожилого возраста путешествие...

Подчиняясь дружному натиску весел, галера постепенно разворачивалась против ветра по течению. Бортовая качка сменилась килевой, но и она постепенно ослабевала. Рассекая, будто ножом, белесые гребни волн, захлестывавших иногда гребную палубу, судно шло вперед. Другие галеры тоже справились с бурей, одолевая шквалистый ветер, снова выстраивались в кильватер. Только самая длинная — «Днепр», которую притиснуло к берегу, не могла сойти с песчаной мели. Двадцать пар весел энергично взлетали над волнами и опускались на воду, а тяжелое судно лишь покачивалось, тускло посверкивая стеклом и позолотой изысканных павильонов на верхней палубе.

— Не позавидуешь царице, — шепнул Иван, табаня вместе со всеми, чтобы придержать галеру, не выскочить вперед флагмана.

— А чем ей плохо? — скосил в ту сторону печальные глаза Петро. — Сидит себе в кресле или на диване мягком — и горя ей мало. А матросы вон жилы вытягивают.

Наконец-то царская галера вздрогнула и резко подалась вперед, будто бы ее подтолкнула какая-то невидимая сила. Гребцы налегли на весла, выводя тяжелое судно на середину реки, подальше от коварных мелей, и флотилия двинулась в полном составе.

VI

Екатерина протянула Храповицкому журнал путешествий, который она просматривала каждый вечер. По розовым пятнам на желтоватом лице статс-секретарь догадался, что императрица чем-то недовольна. Ее настроение выдавало и перо, небрежно брошенное на серебряный столик.

— Александр Васильевич, — начала царица вкрадчивым голосом, не предвещавшим приятной беседы, — скажите мне, голубчик, виновных уже нашли, покарали?

— Виновных? — остановился от неожиданного вопроса Храповицкий. — В чем же, ваше величество?

Екатерина смерила его издевательским взглядом.

— И вы еще спрашиваете, граф?! С каких это пор мой секретарь забывает, о чем собственноручно пишет? Сделайте милость, — въедливо продолжала она, — напомните мне, что произошло сегодня?

Храповицкий открыл журнал, чувствуя, как давит туго повязанный шейный платок. В подробной записи о неожиданной буре, потрепавшей утром их флотилию, царицей были зачеркнуты последние строчки. Толстые, с чернильными брызгами на концах линии отражали нервозность Екатерины. Старый царедворец мгновенно понял причину гнева. «А я, дурень, хотел уже брякнуть, — упрекал себя, — что передам высочайшее повеление полицмейстеру».

— Читайте, граф, — продолжала издеваться императрица, — Выставляйте на посмешище мой кабинет, рассказывайте всем, как он чуть было не пошел на дно. И где?! На Борисфене! Куда же нам после этого на моря замахиваться? Засмеют. Разве вы не знаете, что за нашим путешествием следят все дворы.

— Я, повинуясь вашей воле, государыня, — оправдывался Храповицкий, — старался ничего не пропускать. Журнал ведется втайне, и упоминание в нем о вынужденной остановке галеры «Днепр» во время бури — не для сторонних глаз.

— То, что записывается, не сегодня, так когда-нибудь может стать известным другим, — с жаром возразила Екатерина. — А я потомкам не хочу давать пишу для пересудов. — Выпятив подбородок, она высокомерно посмотрела на секретаря. — Все, что бросает тень на мою империю, не должно оставаться ни на бумаге, ни в памяти. Сегодняшним позором пусть полицмейстер займется. — Будто угадала его мысли и добавила озабоченно: — Жаль, Степана Ивановича Шешковского не взяла. Не сидел бы здесь без работы.

Услышав имя начальника Тайной канцелярии, Александр Васильевич потупил взор. Не прошло и года, как он лично говорил с ним об авторе трагедии, вызвавшей недовольство государыни. Весь выпуск «Российского театра» с этой крамольной пьесой сожгли прилюдно на площади перед Адмиралтейством. Запомнил, как кружились над головами людей серые хлопья пепла, отражалось красноватое пламя в широко раскрытых, довольных глазах генерал-прокурора Сената. А что случилось с автором, так и не поинтересовался.

Возвращаясь в свою каюту, Храповицкий подумал, что полицмейстеру, наверное, еще не раз придется искать виновных. Он так и не отважился сказать императрице, почему ее галера была прижата к берегу. После бури опечаленный шкипер, который до этого командовал галерной флотилией у адмирала Грейга и был знакомым еще с Петербурга, раскрыл ему причину этой досадной задержки. Палубу «Днепра» перегрузили высокие павильоны-каюты. Построенные с чрезмерной пышностью, будто богатые дворцы, они таили в себе опасность для судна, особенно в ветреную погоду. Только кто же станет доказывать это Екатерине, которая и в дороге не отказывала себе в роскоши...

Утром статс-секретаря императрицы разбудил приглушенный грохот над головой. В стенном шкафчике его спальной каюты позвякивали бутылки с настойкой, рюмку-другую которой он любил пропускать на ночь. Если же царица внезапно вызывала к себе, обливал голову холодной водой из фарфорового кувшина, надевал парик, гасил на щеках французской пудрой румянец от водки и как ни в чем не бывало вступал в ее кабинет.

После вчерашнего же нагоняя Екатерина до утра не беспокоила его. Он еще повалялся бы на мягкой перине, но непрерывный стук наверху вынуждал вставать. Одевшись, Александр Васильевич поднялся на палубу. В лицо повеяло утренней свежестью, хотя влажный ветер едва-едва надувал паруса галеры. Небо еще было затянуто сероватыми тучами, но на востоке уже сквозь их разорванные клочья прорастали, удлиняясь, розовые солнечные лучи, обещая теплый, погожий день.

На верхней площадке, увенчивавшей жилые павильоны