судна, выстраивалась в длинные шеренги охрана императрицы. В первых лучах солнца посверкивали кирасы, широкие бляхи с царским вензелем на гренадерских касках, трепетали плюмажи, звякали вороненые шпоры на генеральских сапогах. Молодые адъютанты с золотыми аксельбантами на левом плече сновали между кают-компанией и площадкой, ловко взбегая по крутому трапу. Флотилия приближалась к Каневу. Впереди на горизонте, окутанные легкой дымкой, темнели высокие холмы. Судовые канониры, как перед боем, открывали орудийные люки в бортах. Снизу потянуло смолистым дымком зажженных фитилей. Почти бесшумно разрезали волны длинные рисованные весла. Следом за флагманом рассекала острым форштевнем воду роскошная «Десна». Справа, почти борт к борту, шла галера Потемкина «Буг». Сам князь в блестящем фельдмаршальском мундире, невероятная стоимость которого стала уже притчей во языцех, возвышался рядом со шкипером на кормовом мостике. Увидев статс-секретаря императрицы, помахал рукой и что-то крикнул. Храповицкий не разобрал его слов. В это время палуба качнулась под ногами — галера сотряслась от пушечного залпа. С каневских гор эхом докатился ответный салют.

К Храповицкому подошел Захар Зотов.

— А я вас разыскиваю, граф, — сказал он, переводя дыхание.

— Что-нибудь случилось? — насторожился статс-секретарь.

— Государыня велела вам, Александр Васильевич, — успокоил его камердинер императрицы, — выразить почтение от ее имени королю польскому. Шлюпка внизу.

Когда Храповицкий подошел к забортному трапу, на откидной площадке уже стояли, переговариваясь, Безбородко и гофмаршал князь Барятинский. Втроем они спустились в длинную, похожую на старинную лодию, шлюпку с кожаными диванами вместо деревянных банок-сидений, и четверо молодых матросов, не мешкая, погребли к берегу.

На каневских кручах стояли королевские войска — драгуны в синих, с серебряным позументом кафтанах, гусары в отороченных мехом и галуном ментиках[80]. Золотым шитьем отливали вальтрапы[81] на высоких седлах, сверкали на солнце начищенные до блеска винтовки, палаши и сабли. С берега доносились звуки музыки. На широких мостках, устланных персидскими коврами, посланцев императрицы дожидалась многочисленная королевская свита. Снова прогремел артиллерийский салют. Еще несколько лодок с прибывшими направились к берегу.

— Король, наверное, надеется, что к нему прибудет сама государыня, — сказал Барятинский. — И мы его разочаруем.

— Не думаю, князь, — с улыбкой ответил Безбородко. — Этот пан хорошо знает нашу императрицу, чтобы надеяться на ее визит.

— Как же тогда состоится их встреча? — с сомнением спросил Барятинский. — Без разрешения сейма король не может ни на один час покидать польские владения, а суда флотилии — это же территория России.

— Придется ослушаться, пренебречь «либерум вето» собственного сейма, — кинув лукавый взгляд в сторону Храповицкого, сказал Александр Андреевич. — Надо же как-то оправдать ему три миллиона злотых, потраченных за два месяца проживания в Каневе.

Матросы умело подвели шлюпку к мосткам. Посланцы Екатерины сошли на берег. К ним приблизился высокий, длиннолицый пан в темно-коричневом сюртуке и со сложенным зонтиком в руке. Храповицкий узнал в нем Станислава-Августа, парсуну которого (он, правда, изображен на ней молодым) видел когда-то в кабинете царицы. Черные, как и на том портрете, глаза смотрели теперь из-под припухших век с глубоко спрятанной грустью. Апатичное лицо пятидесятипятилетнего суверена[82] выглядело усталым.

— Панове, король польский поручил мне представить вам графа Понятовского, — сказал он, чуть-чуть грассируя.

Посланцы удивленно переглянулись.

— Императрица просит ваше велич... вашу светлость, — поправился Безбородко, — быть ее гостем на вице-адмиральском судне.

Король поблагодарил и пригласил в царскую шлюпку двух принцев — де Линя и Нассау-Зигена, которые прибыли на своей лодке, а также графа Витворта и коронного гетмана Тышкевича...

Екатерина встретила Понятовского в просторной кают-компании своей галеры в окружении ближайших придворных.

— Я еще никогда так долго не держал у своих глаз подзорной трубы, — сказал король, как только императрица завела его в свой кабинет.

— Стареешь, Станислав, — с нескрываемой иронией ответила Екатерина. — Не увидеть моих судов, плывущих на виду у всей Европы! Когда-то у тебя было лучше зрение.

— Когда-то... Минуло двадцать три года, — уточнил Понятовский. — Не так уж и мало.

— Подумать только! А я почему-то до сих пор встречаю графа, — уколола его Екатерина и погасила улыбку. — Не понимаю, Станислав, зачем этот маскарад? Ты все-таки король.

— С твоей легкой руки, Катажина, — проникновенно сказал гость, напомнив стареющей императрице об их близких отношениях в молодости. — Но ведь у меня много недругов, и без поддержки...

— В чем? — вскинула брови царица. — Разве мы не защищаем интересы твоего кабинета?

— Мне нужна значительно более сильная армия, — откровенно сказал Понятовский.

— А те полки, которые встречали мою флотилию?..

— Они только и пригодны для парада. Я не могу сегодня содержать и двадцати тысяч из разрешенных тридцати, — пожаловался король. — Сейм постоянно урезывает средства. А оппозиция развязывает себе руки. Северин Ржевусский уже открыто интригует против моего кабинета.

— С оппозицией надо бороться собственными силами, — сухо ответила Екатерина. — Ты думаешь, Станислав, что мое «маленькое хозяйство» причиняет меньше хлопот? Вон Порта никак не уймется, вынуждает нас держать войска на южных границах.

— Мы могли бы действовать вместе, Катажина, — сказал Понятовский. — Польша готова выставить трехтысячный корпус. Если... — сделал он многозначительную паузу, — если, конечно, будет иметь его.

— Россия не собирается нарушать Кайнарджийский мирный трактат, — уклонилась от прямого ответа царица. — Не будем подталкивать и Константинополь.

— Поддержка Речи Посполитой не ухудшит отношения Российской империи с Портой, — стремился заверить ее Понятовский.

Но чем больше он говорил о своем стремлении изменить существующее положение в Польше при помощи петербургского двора, тем сдержаннее вела себя императрица. В ее глазах, казалось, приугасли и те слабенькие искорки, которые светились в начале встречи.

— А не поддается ли, дорогой Станислав, твоя партия самообману? — наконец спросила царица. — Армия армией, но есть и другие силы. — Она пристально смотрела на своего гостя с высокого кресла, похожего на трон в Зимнем, и в этом взгляде король, как это ни странно, прочитывал ответ. Как мало общего было у этой горделивой дамы с оживленной, страстной Катажиной, которую он знал еще великой княгиней, надеялся даже стать ее мужем.

— Мне трудно бороться, — ответил с грустноватыми нотками в голосе, — у оппозиции есть влиятельные покровители в России. Потоцких, великого коронного гетмана Яна Браницкого поддерживает князь Потемкин.

Лицо Екатерины покрылось красными пятнами.

— Не надо, Станислав. Зачем бросать тень