Вот что чувствовали девушки, думает она, те, кого хватали уличные торговцы и сутенеры в переулках. Прижатые, как мотыльки, как кальмары на камнях. Это борьба, которую женщины вели изначально и постоянно; их мягкие тела превращались в поля сражений, тонкие кости были раздавлены под тяжестью мужчин.

С мимолетной грустью она понимает, что это все, чего хотел Джаспер: подчинить ее тело своей воле. Что она превзошла себя, сама того не желая, что он случайно возвысил ее над собой.

– Я создал тебя, – шипит он, шаря пальцами по ее дублету. – Как она не могла этого понять?

Странно, но звук рвущейся ткани выводит ее из оцепенения – мысль о том, что ее наряд будет разорван и испорчен. Без этого она ничто, просто веснушчатая девушка в дешевом платье. Она кусается и пинается. Она – макрель, вырвавшаяся на свободу. Ее локоть ударяет в скулу, голова врезается ему в подбородок. Он вскрикивает от боли, и она свободна, почти не пострадала от нападения. Она хватается за бок и обнаруживает, что ее костюм лишь немного порвался. Ее ноги помнят ощущение бега, и она слетает по ступеньками, мчится между фургонами. Джаспер не преследует ее.

Она может пойти к Стелле, рассказать ей, что случилось, прильнуть к ней, чтобы ее погладили. Но ей не нужно сочувствие; ей не хочется, чтобы ее утешали и трогали ее тело как хрупкую вазу, которая может разбиться. Кроме того, она боится потревожить Перл. Плохо, если девочка увидит ее испуганной.

Впереди черный фургон. Закрепляй тени, пока материал не выцвел. Тобиас Браун, крымский фото-граф.

Тоби резко садится, когда она врывается к нему.

– Что случилось? – спрашивает он, но она толкает и одновременно хватает его. Это больше похоже на столкновение, чем на объятие, как будто она пытается избавиться от недавно случившегося с нею – скорее оттолкнуть его, чем привлечь к себе. Зубы, волосы и ногти. Ей хочется разделить свою боль, вогнать ее в кого-то еще. Она впивается ногтями в его спину, кусает его плечо. Мощь, повергающая великана, но с ней приходит облегчение. Она стремится к забвению, хочет затеряться в нем и снова найти себя. Она хочет чувствовать. Ей хочется сдавить что-то в руке и почувствовать осколки.

– Что случилось? – повторяет он.

Она сознает, что безмолвно плачет.

– Что случилось?

Его мощные руки крепко обнимают ее. Где-то снаружи раздается скрип распахнутой двери, раскачивающейся на петлях.

– Что это было? – шепчет Тоби, но не отпускает ее.

– Просто ветер.

– Там кто-то был, я слышал.

– Какая-то ветка или дождь, – говорит Нелл, хотя она уверена в том, кто это был на самом деле. Она прижимает ладонь к груди и чувствует тяжкий гнев, колышущийся внутри.

Часть IV

Неужели вы и есть тот самый Барнум? Я ожидал увидеть чудовище – наполовину льва, наполовину слона или помесь тигра с носорогом!

Ф. Т. Барнум о встрече с м-ром Вандербильтом в книге «Трудности и триумфы, или Сорок лет воспоминаний Ф. Т. Барнума», 1869

Джаспер

Джаспер помнит все как в тумане. Проливной дождь, барабанивший по крышам фургонов, как пулеметный обстрел. Струйка воды, стекавшая по его хребту, ледяной холод, проникавший в кости. Пропитанная водой арена, обвисший занавес, хлюпанье мокрых опилок у него под ногами.

Потом неловкая пауза в разговоре с придворным.

О, вы меня неправильно поняли.

Он утратил власть над своей историей успеха. Теперь он смотрел, как эта история набирает ход и вращается уже не вокруг него, а вокруг нее. Куда ни посмотри, везде она. Ее имя на устах у придворных. Ее ожесточенное сопротивление, ее отказ подчиниться ему. А потом свет, мерцавший за окном фургона Тоби. Он заглянул внутрь, и они были там. Четыре руки, четыре ноги, сплетенные тела. Прерывистое дыхание, исступленный ритм совокупления. Татуированная рука Тоби, обнимавшая ее. Брат ясно дал понять, на чьей он стороне.

Джаспер попытался откинуть волосы со лба, но рука была слишком тяжелой. Он соскользнул на землю и не мог встать. Тяжесть, странное спокойствие и холодное понимание. Он был один; он сорвался с якоря, и все разбрелись подальше от него.

Он должен был быть готовым к этому: воспаривший в небо Икар, чьи крылья опалил палящий жар солнца, и расплавленный воск закапал на землю. Яростное честолюбие Франкенштейна, чей монстр вырвался из-под его власти и разорвал в клочья его жизнь. Истории многих эпох – истории о людях, которые переоценили свои силы и построили громоздкие бастионы, рассыпавшиеся в прах.

Он находится на грани между сознательным и бессознательным состоянием. Он знает только, что дни превращаются в ночи, а дождь не прекращается, что его шоу простаивает, а без шоу нет денег. Остается гадать, как долго они смогут обходиться без ничего. Каждый день он должен вносить арендную плату, должен покупать еду, платить своей труппе; каждый день он уходит в минус и нет новых поступлений!

Лихорадка терзает его, раскаляет добела. В горле пересохло, глаза затуманились, на лбу холодная тряпица.

Незнакомый человек раздвигает ему челюсти и сует холодный инструмент между зубами. Он сплевывает, ощущая на языке горький привкус порошка.

– Прочь! – кричит он.

Они хотят выпотрошить его, замариновать и выставлять под стеклянным колпаком. Они собираются освежевать его! Имена врачей проплывают за его сомкнутыми веками. Кювье, который препарировал Сару Бартман по прозвищу Готтентотская Венера. Джон Хантер, который оставил без внимания просьбы великана Чарльза Бирна, выварил его огромные желтые кости и выставил скелет в музее. Доктор Дэвид Роджерс, который устроил шоу из препарирования Джойс Хет и доказал обман Барнума насчет ее возраста. Профессор Суколов, который превратил Джулию Пастрану в набивное чучело…

– Нет, нет! – кричит он, размахивая руками и разбрасывая маленькие серебряные блюдца, стеклянные флаконы и порошки. – Вы ошиблись…

– Лихорадка, – говорит кто-то. – У него лихорадка.

Он чувствует, как его кожа отслаивается, а кости выдергиваются из суставов. Он улавливает запах консервирующей жидкости. Потом слышит голос Шакала, видит его зубастую улыбку.

– Ш-ш-ш, – произносит мужской голос. – Успокойся.

Ночью ему снится Нелл, чье тело расщепилось и разрослось так, что заполнило собой всю трибуну, а скамьи разлетелись, как спички. Там больше нет места ни для него, ни для кого-либо другого.

Ему кажется, что он приходит в себя, но когда он открывает глаза и смотрит на свои руки, то видит, что они съежились до размера мышиных лапок. Что это – неспособность отличать реальность от иллюзии или подлинное безумие?

Он слышит шепоты. «Не говори ему, он все равно не услышит». «Разве ты не видишь, что он без сознания?»

Но он все слышит. Фургоны разграблены, один перевернут. Обнаружена мертвая зебра с монетой под языком.

Шакал, думает он. Очередной пропущенный платеж.

– Как долго? – бормочет он. – Как долго?

Ему говорят, что дождь шел семь дней. Слишком сыро для зрителей, для представлений. Голодные люди становятся все более беспокойными. Им не терпится получить деньги. Пришлось скормить льву разумную овцу, потому что им было больше нечего предложить.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – говорит Тоби.

Джаспер сознает, что его брат все это время был рядом и не