В забытьи Билл снова увидел всех тех жутких персонажей, которых видел в магическом шаре или за время экспериментов с яхе: он то становился невидимкой, и на лице у него начинала буйно появляться растительность, то был английской няней-ханжой, то старым шерифом с Юга, который убивал негров, то огромной многоножкой, то Хассаном ибн Саббахом, или Злым Духом. Эти персонажи быстро сменяли друг друга, соответственно, быстро менялся и голос, и облик Билла. Он лежал в мокрой от пота рубашке. Он содрогался в конвульсиях и припадках, его рвало, он бредил, пукал и пугал соседей жуткими воплями. Целую неделю Иэн поил его чаем с хлебцами и колол апоморфин и иногда даже микроскопические дозы кодеина, в конце концов, организм Билла очистился. Избавиться от кодеиновой зависимости гораздо труднее, чем от героиновой, и Билл божился, что никогда больше не притронется к нему.

Двадцать четвертого августа заскочил Норс с приятелем, который хотел познакомиться с Биллом. Дверь открыла тонкая фигура с засученными по локоть рукавами, в тусклом свете Норс принял его за Билла. Но это был Иэн, который объяснил, что Билл пытается слезть и что он помогает ему. Норс вздохнул и сказал Иэну, что принял его за Билла. «Как и все, — ответил Иэн, — я его копия».

Иэн не впустил их, но признался: «Это чертовски неприглядно. Не хотел бы я когда-нибудь еще раз пройти через это. Галлюцинации, судороги, ярость, почти безумие. Но это того стоило: ему становится лучше». Вскоре после этого Билл отправился в Лондон, и пока он отсутствовал, Иэн сказал Норсу: «Чтобы остаться в своем уме, я изо всех сил цеплялся ногтями за нормальность, цеплялся так сильно, что ногти стесались до самых лунок». Это стало началом самого длинного романа Берроуза, в котором отношения между партнерами были наиболее искренни и близки. Иэн стал любовником Билла, его соратником, помощником и защитником. Он был самым яростным критиком Билла с глазу на глаз и самым яростным его защитником на публике. Он считал Билла величайшим писателем современности, а Билл со своей стороны полностью полагался на мнение Иэна в каких-то бытовых вопросах или в вопросах, касающихся точных наук.

Брайон: «Иэн Соммервиль был похож на драного бездомного кота — он был таким же тощим и стремительным, а на голове у него росла жесткая рыжая щетина, которая торчала во все стороны, как потом у панков. Он хрустел, как хлопья, и был острее гвоздя. Он весь лучился от статического электричества, и, когда он пожимал тебе руку своей ледяной рукой, пробегал электрический ток. Он не очень любил воду и паниковал от мысли, что может попасть под дождь. Он замечательно делал модели и умел обращаться с инструментом. Вместе мы сделали первые „Машины мечты“. И он был также увлечен печатанием, как и я».

Иэн работал с Брайоном и Биллом над технической стороной записи «разрезок» и над фотографическими коллажами — рассказывал друзьям, как проявлять и как накладывать одно изображение на другое, а еще вместе с Брайоном они изобрели «Машину мечты». С Биллом они были на равных, здоровый английский скептицизм Иэна остужал пыл Билла, с жаром бросавшегося в учения вроде сайентологии, теперь набеги в подобные науки были скорее антропологическими экспедициями, а не незапланированными набегами, как раньше. Иэн терпеть не мог дураков, и с людьми, которые были ему скучны, мог быть груб и резок, но с друзьями он всегда вел себя честно и спокойно.

Иэн был человеком настроения, и довольно сложным человеком, он сильно критиковал Билла за то, что он не очень-то аккуратен в своих исследованиях. Сам он всегда все делал по-научному: карандаши лежат рядком, поверхность перед работой очищается, книги сложены аккуратными стопками, одежда тщательно вычищена. Он был превосходным математиком и мог объяснить теорию относительности Эйнштейна или принципы работы со свободными переменными так просто, что слушатели только удивлялись, почему же они никак не могли понять этого раньше. Но была у Иэна и другая сторона, которую он редко кому показывал, — он был большим весельчаком. Биллу было сорок пять, Иэну только восемнадцать, но они отлично смотрелись вместе. Иэн заявил, что остается в Париже, но Билл благоразумно убедил его вернуться в Кембридж и доучиться. А сам он приедет в Англию, а Иэн будет приезжать в Кембридж из Лондона на выходные.

Билл: «Он еще не закончил Кембридж и еще не получил диплом, так что мы с Брайоном приложили все усилия, чтобы заставить его вернуться. Это очень сильно помогло бы практической стороне нашей работы, и он вернулся за дипломом. Это был очень талантливый молодой человек. Он понимал те вещи, о которых у меня было лишь смутное представление, например теорию относительности или что такое свободные переменные, или физика. И для него это было абсолютно нормально. А вот для меня нет, я и понятия не имел, о чем они говорят. Плохо, но он этого не понял. А потом его заинтересовало программирование. Он мог бы изобрести новое измерение, но не изобрел».

Многие из друзей Билла не понимали, как у того могут быть какие-либо отношения с Иэном, потому что тот был совершенно не во вкусе Билла. Как правило, Билл не делился подробностями своей половой жизни. К нему регулярно приходил с улицы Ушет мальчик-араб, но он прилагал все усилия к тому, чтобы его не увидел ни один из его друзей. Любопытная Фелисити Мэйсон поинтересовалась у Иэна, что Билл за любовник. «Как-то я сказала Иэну: „Как-то я слабо представляю себе Уильяма в постели… А ты что думаешь, Иэн?“ — а он ответил: „Восхитительная ебля, восхитительная…“ — и захохотал. Иэн посмеялся над их отношениями и сказал: „Ну конечно же, в постели он клевый, но…“ Иэну его искренность давалась совершенно спокойно, он был раскован. Иэн был очень умен, но его ум и разрушал его. Он не знал, как ему применить свои выдающиеся мозги, он не обладал пробивной силой, энергией, быть может, ему следовало продолжать академическую карьеру… но он сбился с пути и начал принимать наркотики. Он был похож на Руперта Брука: такой же болезненно чувствительный и нервный».

В интервью Теду Моргану для своей биографии, названной «Писатель вне закона», Уильям раскрыл всю сложность их взаимоотношений: «Когда мы только познакомились с Иэном, конечно же, ведущим был я. Я за все нес ответственность. У меня был большой опыт с юными испанцами, и за все отвечал я. Я привык за все отвечать. Переменилось все позже, гораздо позже, когда главным стал он. Это произошло через много лет, Иэн стал ведущим в 1965 г. Получить право стать ведущим нельзя, ты просто либо ведущий, либо нет. Я был им раньше, продолжал потом какое-то время, а затем просто перестал им быть».

Тем летом Грегори вместе с Жан-Жаком Лебелем сняли домик в Венеции, в 1903 г. в этом доме жил Модильяни. У каждого была своя большая комната, а во дворе росла пальма. Жан-Жак жил вместе с подружкой, американской поэтессой Сандрой Хокман, в 1963 г. она выиграла премию Йеля за сборник стихов «Пастбища Манхэттена». Вспоминает Жан-Жак: «Это была очаровательная, помешанная на сексе истеричная американка. Тут Грегори предложил мне снять дом на пару, и мы чудесно провели лето. Там были и Алан Ансен, и Гарольд Эктон — английский лорд, приятель королевы, мультимиллионер, у которого была потрясающая коллекция флорентийцев. Он был геем, и ему всегда нравились битники, он очень нас любил. Мы с Грегори геями не были, он сдружился с Аланом Ансеном, и они вместе ходили за мальчиками».