Однажды утром нас построили в колонну по пять человек и в сопровождении автоматчиков, собак, мотоциклистов погнали на ближайшую железнодорожную станцию, там загрузили в вагоны, предназначенные для скота, и поезд пошёл в неизвестном для нас направлении.

* * *

В вагоне было нас много. По дну набросана кое-как солома, лежали и спали по очереди, места не хватало. Стояли всю дорогу. Маленькие зарешеченные окошки на самом верху, здесь же, в проделанную в полу дырку, испражнялись. Зловоние, духота! Иногда сознание просто отключалось. Тех, кто в отключку впадал, поднимали на руках выше, старались к окошку поднести, чтобы дохнул немного воздуха. Умирали, конечно, много. Складывали их тела в угол. А поезд всё шёл и шёл на запад! По утрам на какой-нибудь станции немцы открывали вагон, заносили ведро воды, какое-то пойло с плавающей капустой, выносили мёртвых. Но это было не каждый день, а только в случае остановки состава. Ехали мы долго, несколько недель. Закончилось всё в городе Маутхаузен в Австрии.

Открыли вагон, встретил нас оглушительный лай собак, немецкие автоматчики стоят цепью. Много людей поумирало за дорогу. Столько, что в конце пути мы уже все сидели, места стало достаточно. Во многом меня спасало моё зимнее обмундирование. А те, кто попал в плен летом и были в летних гимнастёрках, позамерзали в пути.

Повыскакивали мы из вагонов. А состав таким длинным оказался! Много нашего брата! Что же со всеми нами будет? Немцы стали нас сортировать, разделяя в разные колонны: командиров и коммунистов в одну колонну, молодёжь отдельно, тем, кому сорок и более, тоже отдельная колонна. Разбив на три части, под усиленной охраной погнали нас куда-то, минуя чистенький красивый городок. На небольшом вокзале висела вывеска: Mauthausen.

Гнали нас бегом. Находясь без движения, без воздуха, без еды долгие недели пути, мы очень ослабели. Ноги ватные, не двигаются, дыхания нет, сердце выскакивает. Тех, кто сразу повалился и не смог бежать, немцы расстреливали. Каждый из нас понял: надо собрать все силы и бежать. Я сбросил с себя свою зимнюю форменную фуфайку, остался в гимнастёрке. Стало полегче. Немцы стреляли и стреляли всю дорогу, пока мы не добежали до ворот каменного замка. Колонна наша поубавилась за «пробег». Километров восемь мы бежали. Обессиленных, выстроили нас перед возвышающимся над всей живописной местностью каменным строением. Внешне оно было схожим с рыцарским средневековым замком. Даже на площадке возле ворот падали изнеможённые пленные. Немцы их тут же застрелили автоматными очередями. Над воротами (брама) распростёрся огромный каменный орёл и свастика, была какая-то надпись. Немецкий офицер на хорошем русском языке громко сказал:

– Вы прибыли в цивилизованный германский рейх! Великая Германия предоставила вам шанс послужить ей. Вас приветствует лагерь Маутхаузен! Наш главный девиз провозглашает: «Arbeit macht frei!», что обозначает: «Труд освобождает!» Мы, великая армия великого немецкого рейха и германского народа, освобождаем вас от коммунистической заразы, от вбитых в ваши головы большевистских лозунгов. Хайль Гитлер!

После произнесённых слов страх обуял, тело похолодело, и сердце зашлось в судороге. Нас опять бегом погнали на территорию лагеря, ограждённого высокой каменной крепостной стеной, которая заканчивалась несколькими рядами колючей проволоки, – как позднее мы увидели, что через неё был пущен ток. Выстроили нас возле длинной каменной стены на большой площади, приказали раздеться догола. Мы голыми простояли сутки при температуре, близкой к нулю градусов. Немцы так испытывали нас на выносливость. Тех, кто не выдержал, стреляли, а тела не убирали, они оставались здесь же среди нас. Данную процедуру фашисты проводили всегда с вновь прибывшими пленными, осуществляя естественный отбор, или, как они называли, «фильтрацию». Узники назвали расстрельную стену «стеной плача». У многих она унесла жизни. Аппельплац было местом переклички, куда пленных выгоняли три раза в день. Это тоже была ежедневная «фильтрация» узников.

На следующий день оставшихся живых загнали в первый корпус. Здесь были душевые с ледяной водой – процедура закаливания. После стояния на холоде, эти душевые, кажется, забрали последние человеческие силы. Вся кровь застыла, зубы стучали, и всё тело тряслось, как в лихорадке. Затем перевели нас в карантинный блок, где выдали холстяную полосатую робу с прикреплённым порядковым номером и такой же кепкой. Присвоенный мне номер 654. На куртке также был пришит красный треугольник, внутри которого приклеена буква R. Позднее я узнал, что цвет винкеля (треугольника) обозначает причину попадания в лагерь, а буква – страну. У абсолютного большинства узников, независимо от национальности, винкели были красными: политические и военнопленные. Одежда была грязной: видно не один узник её уже носил. Обремкавшиеся брюки, с пуговицами через одну куртка на голое тело. Вот и вся одежда. Согреться было невозможно!

* * *

Распределив по отрядам, загнали в бараки. Нас, человек двадцать, втолкнули в деревянный барак, блок № 8. Сотня человек размещалась на сколоченных деревянных двух ярусных нарах. Блочный показал мне моё место. Люди смотрели на нас чёрными впавшими глазницами, сами походили на призраков. Узники были настолько худы, что сил не было смотреть на них. В блоке были только русские, большей частью, как мы узнали, молодые ребята. Мы к концу нашего «путешествия» тоже не блистали внешним видом. Но в сравнении с узниками ещё походили на людей. Я разместился на койке второго яруса. Так было принято. Новенькие, являющиеся более сильными, занимали места на втором ярусе. Внизу подо мной лежал совсем молоденький пацан. Как выяснилось позднее, ему было шестнадцать лет, звали его Василием. Вскоре входные ворота в барак открылись, и немцы занесли большой котёл с каким-то варевом. Нас не кормили с момента высадки из поезда. Все узники набросились на болтушку! Вмиг всё было съедено. Наступила первая ночь. Подкрепившись болтушкой, узники стали тихонько разговаривать. Они спрашивали, откуда мы, давно ли в плену, что делается на фронте. Они тоже поведали нам о том, куда мы попали! Мы поняли, что мы попали в блок основной «трудсилы». Были здесь молодые ребята. Работали они в каменоломне на самой тяжёлой и изнурительной работе, но зато их немного больше кормили, допускалось оказание медицинской помощи в течение двух недель от начала заболевания. Через две недели ты должен встать и выйти на работу, иначе расстрел или другая мученическая смерть. Вася мне поведал, что мужчины после сорока лет находятся в других блоках. Они живут столько, сколько смогут без оказания медицинской помощи на более скудном пайке, что там заключённые больше трёх месяцев не живут. Не помню, как я уснул, укрывшись тоненьким одеялом, под которым невозможно было согреться. Позднее чувство голода и холода меня сопровождало постоянно.

Разбудил нас громкий свисток. Это был подъём. В барак ворвались пять эсэсовцев, они набросились на нас, стали избивать резиновыми дубинками, сопровождая всё криками:

– Schnell! Schnell! Russischе Schwein!

Капо суетно строил заключённых в коридоре между нарами.

Закрывая руками голову от сыплющихся ударов, вместе с другими узниками я выбежал на Appellplatz. Началась перекличка. Переходя от блока к блоку, каждый заключённый должен был громко выкрикнуть свой номер! Их было порядка трёх тысяч с лишним! После этого отрядами человек по 50–60 мы пошли на работы. Весь наш блок, поделённый на отряды, Arbeitskommandos, разошёлся по местам работы. Я работал в каменоломне. Это небольшой горный развал, каменистое ущелье, в котором узники кирками разбивали горную породу. Её большими камнями весом в среднем 25–30 кг каждый узник должен был поднимать наверх, где на тачках её увозили в заготовленные контейнеры. 186 ступеней вверх под охраной автоматчиков и постоянно лающих собак. Я видел, как некоторые падали, обессилев от этого тяжёлого труда. Немцы автоматной очередью «освобождали» от мучений несчастного и сбрасывали тело со «стены парашютистов» в ущелье. Здесь работало много отрядов из разных блоков, люди разного возраста, с красными винкелями и разными буквами внутри них. Я сразу понял, насколько многонациональны пленные. Казалось, что здесь заключена вся Европа. Отработали мы часов семь. Опять свисток, все побросали камни, тележки и опять строем пошли на аппель. После переклички разошлись по блокам. Кибель-команда вкатила большой котёл с похлёбкой, а блочный раздал каждому по кусочку хлеба граммов по 100–150. На обед отводилось не больше тридцати минут. Потом опять построение и 186 ступеней вниз в карьер. Работы шли до наступления темноты. Уже при свете прожекторов – вечерний аппель, блок, баланда. Всё тело болело, руки тряслись от усталости, ноги скрючились в судорогах. Немного полежав, заключённые потихоньку заговорили. Капо, тоже из пленных, сказал, что сегодня с работы в блок вернулись все. Это воспринялось в качестве хорошей вести.