Лёгким похлопыванием по плечу меня разбудила фрау Марта. Оказалось, что пришла сестра сделать мне инъекцию. В комнату вошла маленькая сухонькая старушка с головным убором сестры милосердия. Она быстро открыла свой саквояж, раскрыла коробку со шприцами и сделала укол. Я почти ничего не почувствовал. Позднее меня даже не будили при проведении очередных процедур. На третий день лечения мне стало лучше, температура нормализовалась, жажда ушла и почувствовалось неимоверное желание есть и есть. Доктор меня навещал недели две. Наконец он сказал, что моё лечение благополучно завершилось, теперь необходимо восстановить силы. Он пожелал скорейшего выздоровления, и больше я его не видел. Меня удивило в нём отличное знание русского языка! Как затем выяснилось, доктор действительно был с русскими корнями, язык выучил благодаря матери. Именно по материнской линии он и принадлежал к русским эмигрантам послереволюционной России. Я познакомился с хозяином моего обиталища. Генрих, так просил он называть его, был человеком энергичным, деловым, простым в общении и, как мне показалось, довольно искренним. При первом же моём вставании и непродолжительной прогулке по комнате я увидел над кроватью портрет молодого мужчины, одетого в красивый гражданский костюм. Оказалось, это был единственный сын четы Кенихман Йоганс, который погиб под Сталинградом в феврале 1943 года. Это известие посеяло в моей душе сомнения. Но фрау Марта, почувствовав неловкость положения, рассказала мне его историю. Их семья, как и многие старые семьи Линца, не приветствовала Гитлера и его теорию о чистоте и высоком предназначении арийской расы. Они не хотели войны. Йоганс был хорошим инженером, его призвали в армию в возрасте 22 лет, и больше они его не видели. Получив известие о гибели «их мальчика», супруги окончательно встали на сторону антифашистов и помогали им, чем могли. Проживавшие в Линце русские, в том числе и доктор, которых было немного, тоже встали на сторону своего прошлого Отечества. Поэтому они доверились доктору, который врачевал меня.

Я жил в комнате их сына, носил его одежду, спал на его кровати и сидел за его столом. Это меня поначалу нервировало. Я представлял себе, как жил этот молодой человек, о чём думал, какие книги читал. Мы были ровесниками, хотя я забыл о своём довольно юном возрасте, потому что чувствовал себя человеком без возраста. Но потом это прошло. Я с любопытством смотрел в глаза молодому голубоглазому парню. Кстати, фрау Марта говорила, что я на него даже похож. Ведь я действительно был схож с моей матерью, с её голубыми глазами и льняными волосами. Шли дни. С каждым прожитым днём силы возвращались ко мне. Мне разрешили выходить на улицу в сопровождении фрау Марты, которая особо любопытным говорила, что я – друг их сына, с которым он вместе воевал и был тяжело ранен. Совершая прогулки, Марта рассказывала мне о Линце. Мы старались прохаживаться по улицам, где бывало не много людей. Оказывается, я попал на родину Адольфа Гитлера! Он родился где-то недалеко от Линца, который считал своим родным городом. Мы проходили под известным балконом с цикламенами, с которого в 1938 году он произнёс свою пресловутую речь об объединении Австрии с Германией. Во время войны население города разделилось на три части: на нацистов, на равнодушных и на антинацистов. К последним отнесли себя мои благодетели. Почти все они были аристократами. Я не понаслышке знаю, что именно они спасали евреев, переправляя их в Швейцарию. Делали это с риском для жизни, просто в силу своих человеческих качеств. Несколько раз мы были на главной площади Хауптплац. Это одна из старейших и самая большая средневековая площадь Австрии. Она окружена прекрасными домами с лепниной, барельефами, фигурами. Один раз был я вместе с хозяином на Альтштадте, в самой старой части города, который начинает свою историю со средневековой крепости. За полтора года жизни в доме Кенихман эту красоту мне довелось видеть всего один раз, поэтому и запомнилось мне всё в мельчайших подробностях. Прогулки чаще всего совершались загородные, на автомобиле Генриха, во избежание опасности и любопытных глаз.

* * *

Через год пребывания в семье Кенихман можно сказать, что я восстановил свои физические силы. Заканчивался 1944 год. Я метался в поисках способов возвращения к своим или путей выходов на партизан, на Сопротивление. Об этом я поделился со своими спасителями. Но, кроме как контактов с комитетом лагеря Маутхаузен, никаких связей они не имели. Да и на связь с лагерем они сами не выходили, их находил сам комитет. Мы знали, что уже открыт второй фронт, что Красная армия завершает освобождение территории СССР и вступила на территорию Европы. Мы слушали запрещённое Британское радио, которое информировало о продвижении по Европейскому континенту англо-американских войск. Оставалось только ждать!

Я стал работать в магазине Генриха в качестве заведующего складом. Отношение моих спасителей ко мне становилось всё более отеческим. За год я сносно освоил немецкий язык. Правда, Марта говорила, что сохраняется сильный русский акцент, поэтому для меня было безопаснее заниматься бумагами, бухгалтерией и не общаться с людьми. Для всех я так и остался другом их убитого сына, которого они вылечили и который согласился некоторое время пожить у них. С осени 44-го начались бомбёжки британской авиации. Они были настолько мощными, что, казалось, от города ничего не останется. Но дом Марты и Генриха не пострадал. Было очевидно, что война заканчивается. Обсуждая это по вечерам, я высказал свою мысль о том, что, как только в город войдут войска Красной армии или союзников, я уйду с ними на фронт. Это известие расстроило фрау Марту. Она даже расплакалась. Генрих, утешая её, обратился ко мне со словами, на которые мне трудно было что-либо ответить:

– Николай, мы давно хотели просить тебя об одном существенном для нас одолжении – оставайся у нас навсегда! Мы потеряли единственного сына! У нас с Мартой никого больше нет. Мы одиноки. Ты стал нам как сын. Мы полюбили и привязались к тебе. Если ты уйдёшь из нашей жизни, мы второй раз потеряем сына. Нам даже некому оставить наследство, всё пойдёт прахом. Коля, пожалей Марту! Её сердце не выдержит расставания с тобой!

В глазах фрау Марты, наполненных слезами, стоял страх. Мне сразу вспомнились голубые глаза моей матери и то отчаяние, которое они выражали при расставании. Все матери на одно лицо! Они боятся за своих детей! Так и должно быть в мире. Но что я мог им ответить? Лгать, обещать – подло! Я сказал, как есть. Марта, как и моя мать, произнесла:

– Коленька, я знала, что ты не усидишь, что ты уйдёшь от нас. Но пообещай, что после завершения войны ты не забудешь нас и приедешь к нам. Мы будем жить надеждой на встречу с тобой и будем всегда, всегда ждать тебя. А пока ты с нами, живи как наш сын. Можно я буду тебя им называть?

Я был потрясён! Я упал на колени перед Мартой, обнял её ноги, и слёзы сами побежали по моим щекам, обжигая моё сердце щемящей болью. После этого разговора мои обретённые приёмные родители, назвавшие меня своим сыном, каждый день старались превратить в праздник для меня, они с волнением ожидали, что он будет последним. Налёты авиации союзников становились всё более массированными. В апреле 1945 года в западную часть города вошли американские войска. Жители Линца всюду на улицах приветствовали освободителей. Это была 9-я бронетанковая дивизия армии США.