Все молчат. Никто не желает вмешиваться в разговор и ворошить чужое прошлое. И я их понимаю, сама боюсь сказать хоть слово, хотя, как по мне, имею полное право обложить бабулю трехэтажным матом и спровадить на выход из дома.

— Как лучше? Как лучше ты хотела, пытаясь выдать меня замуж за сына своей подруги в первый раз? Или как лучше ты хотела, когда надоумила отца вернуться в столицу? Или, может, когда снова попыталась выдать меня замуж против моей воли, поняв, что отцу неинтересен бизнес? Тот парень, он же сейчас руководит клиникой? — прямой взгляд в сторону ошарашенного деда.

Что-то мне подсказывает, что он не в курсе дел своей дрожащей женушки.

— Да, Вика, — глухой голос и мгновенная замкнутость в себе.

Была бы я на месте этого самого деда, выпорола бы за такое бабулю, а потом изгнала из дома и из рода сразу. Таким не место в хороших семьях. А семья Тарасовых замечательная, одна из лучших на свете.

— Вы? — тычет пальцем разъяренный папа Женя в бабулю, которая ни капельки не раскаивается в случившемся. — Я долго вас терпел. Терпел вашу ненависть, брезгливость по отношению ко мне на протяжении десяти лет. И видит бог, ради своей семьи терпел бы дальше, но это, — делает в воздухе круг пальцем, намекая на грань, которую перешагнули. — Это конец! С этого дня вы ни копейки не получите от членов моей семьи, вернете в автопарк автомобиль, который взяли полгода назад, потому что ваш сломался, а домой добираться на чем-то надо, — на его лице расплывается злорадная усмешка. — И лично вы забудьте в мой дом дорогу!

— Ты не смеешь! Здесь живет моя дочь!

Бабуля, имени которой я, кстати, до сих пор не знаю, вскакивает, опрокидывая бокал красного вина на великолепное платье, которому теперь одна дорога — на помойку.

— И моя дочь тоже! — от крика закладывает уши.

— Мам, уходи, — тихо, с нотками ненависти произносит мама Вика.

Она встает, пряча слезы, подходит к панорамному окну. За окном беспросветная ночь, на лужайке, если присмотреться, видны блики декоративных фонарей вдоль тропинок и бассейн. Свет в гостиной не позволяет увидеть ночную красоту сада, но достаточно отображает в окне выражение лица мамы Вики.

Обняв себя за плечи, она закрывает глаза и, прикусив губы, тихо всхлипывает. Не выдерживаю, покидаю свое место и спешу к ней. Я чувствую, что именно сейчас нужна ей как никогда. Надо показать ей, что я рядом. Несмотря на предательство близкого человека, я, ее дочь, все равно нахожусь рядом.

— Но Вика? — и снова бессмысленная попытка в никуда.

Неужели эта женщина не понимает, в чем только что призналась? Я не юрист и совершенно далека от закона, но очень надеюсь, что за подмену новорожденных можно сесть даже спустя двадцать лет.

— Что Вика? Тебе есть, что сказать в свое оправдание? — срывается мама Вика, обращаясь взглядом в никуда. Она не смотрит на свою мать, бегает взглядом по комнате, боясь остановиться на ком-то конкретном.

— Я надеялась, что ты одумаешься. Забудешь этого нищеброда, — на этих словах я не сдерживаюсь и хрюкаю, привлекая к себе внимание супербабушки. — Ну зачем она тебе сейчас? Она даже воспитывалась в другой семье. Ты же совершенно ее не знаешь!

Приподнимаю брови в удивлении и… расплываюсь в обворожительной улыбке, заставляя бабулю скрежетать зубами. Надеюсь, хоть челюсть у нее не вставная, пусть помучается.

Да, я воспитывалась в другой семье, но семья мне досталась замечательная. Я ни за что в жизни не прекращу с ними общение.

— Вашими стараниям, — не сдерживаюсь, за что ловлю одобрительный взгляд деда.

— Уходи, мама.

— С удовольствием. Вот только когда она обчистит вас, не жалуйся мне потом.

Швырнув на стол накрахмаленную салфетку, которая, словно губка, впитывает в себя красное вино и становится отвратительной на вид, напоминая грешную душу бабули, она уверенной походкой направляется на выход. Около двери тормозит, разворачивается и смотрит на всех свысока. «Ох, больно ей будет падать», — проскальзывает мысль в голове. Цокает языком и обращается к мужу, который вот прямо совсем не обращает на нее внимания.

— Ты идешь?

Ох, если бы я таким голосом обратилась к Артему, он бы точно меня грохнул.

— Нет, — качает головой дед. — В ближайшие дни я подам на развод, а ты, будь добра, подпиши все без выкрутасов.

Полина… или скелеты продолжают покидать крепость, обреченную на молчание…

— Нет, — качает головой дед. — В ближайшие дни я подам на развод, а ты, будь добра, подпиши все без выкрутасов.

— Что? — вскрикивает, обдавая всех холодным потоком ненависти, бабуля.

Смотрю на деда, вижу его непоколебимую уверенность в своих действиях и восхищаюсь. Нет, ну на самом деле не каждый ведь может заявить женщине спустя пятьдесят лет брака, а то и больше, о разводе. Это просто надо уметь.

— Ты так и не смогла полюбить мою племянницу. Но хуже всего, ты лишила ее материнского счастья.

Слова, сказанные спокойным, но уверенным голосом бьют наотмашь. В гостиной воцаряется ошеломляющая тишина, слышны только гулкие удары сердца. Моего и мамы Вики, что, прислонившись к окну, скатывается по стеклу на пол, наплевав на приличия.

— Да пошли вы все к черту. Прав был отец, когда говорил, что не сделаешь ты меня счастливой, — кидает напоследок бабуля и громко хлопает дверью.

— Да, сейчас я думаю так же, — шепчет себе под нос дед, но в такой тишине его слышат все.

Господи, сколько еще скелетов в этой семье? А сколько тайн мне придется узнать и… смириться.

— Пап?

Опускаю взгляд на маму Вику и чувствую, как сердце начинает отбивать ритм усерднее. Еще немного, и порвет грудную клетку. Падаю на колени, обнимаю маму Вику за плечи и прижимаю к себе. Краем глаза замечаю движение папы Жени в нашу сторону и отрицательно качаю головой. «Я сама, я справлюсь», — пытаюсь передать ему телепатически.

— Твоя… мама, — горько усмехается дедушка и совсем не радостно заканчивает, — не может иметь детей.

— Но…

С каждым словом, с каждым новым признанием становится тяжело дышать.

— Моя сестра. Тебе было два годика, когда она с мужем погибла в аварии. Тогда я решил, что для всех будет лучше удочерить тебя. Мои родители были не против, а отец твоей… мамы… тоже. Он умный мужчина был и понимал, что к чему. Тебя все приняли, любили, как я наивно считал все эти годы.

— Но ваша история любви? Там все так красиво было, — всхлипывая, произносит мама Вика.

— Ты знаешь только то, что тебе позволили узнать, — столько любви во взгляде, что я сама не сдерживаюсь и всхлипываю. — Мы действительно любили друг друга, первые несколько лет с ума сходили. Твой дед наступил себе на горло и принял меня в семью с условием, что он помогает нам с клиникой, а я беру фамилию жены. По его мнению, бизнес должен остаться в семье в случае развода. Поначалу действительно все было хорошо, да только детки не получались у нас. А когда не стало Кати и Севы, я понял, что тебя, скорее всего, отдадут в детский дом, потому что мои родители уже были не в том возрасте, и я твоя последняя надежда. Я счастлив, что поступил тогда правильно. Что касается дальнейшей жизни, так здесь все просто: мне было тяжело тянуть дела клиники и находиться на операциях. И когда случился тот злосчастный день, стыдно признаться, но я вздохнул с облегчением. Мне нравится преподавать, нравится учить студентов новому, я жил этим и живу, а твоя мама привыкла к другой жизни. Первые несколько лет она держалась, а потом начала проситься в столицу, я отнекивался, наивно думал, что она смирится с провинциальной жизнью. Но нет, она не смогла смириться и, как оказалось, начала продумывать будущее… твое будущее. Помнишь тот вечер, когда ты нарядилась во все черное, а потом сбежала? Тогда мы впервые за долгое время поговорили по душам. Тогда я понял, что не быть нам вместе, что не сможет она любить меня без клиники. Задумался о разводе, но ты преподнесла нам сюрприз, — моргает, пускает скупую мужскую слезу и улыбается, смотря на меня. — Я помню, что ты должна была рожать в другом роддоме, и до сих пор не совсем понимаю, как ты оказалась в том. Но что сделано, то сделано. Главное, что она нашлась, и ты счастлива.