Выключаю душ, кутаюсь в махровое полотенце и, протерев зеркало, смотрю на себя. Все та же блондинка, все с теми же серо-голубыми глазами и пухлыми губами. Внешне я не изменилась ни капельки, а вот внутри… сложно сказать. В моей скромной жизни появились новые люди, которые за короткой срок стали слишком дороги сердцу. Рада ли я сейчас происходящему? Не знаю. Грустить точно не собираюсь.

Не спеша, привожу себя в порядок, на выходе из ванной спотыкаюсь о ранец, который вчера пыталась закинуть в кресло, но промазала, и вспоминаю про мамин дневник. Вчера утром мне его отдал дед со словами: «Прочти его, и, возможно, тогда ты перестанешь называть ее тетей Викой». Да, так уж получается, что мамой я зову тетю Вику только мысленно и то не всегда.

В груди скапливается волнение, в любую секунду готовое выплеснуться наружу, словно гейзер. Трясущими руками расстегиваю молнию, на ощупь ищу старую потертую тетрадку и достаю. Глаза то и дело цепляются за красивый почерк, но разум напрочь отказывается воспринимать увиденное. Все, на что я способна, — это молча листать пожелтевшие страницы.

Резко закрываю тетрадь, трясу головой и возвращаюсь к самой первой записи.

«23.07.2000 год.

Здравствуй, мое солнышко.

Сегодня я узнала, что беременна тобой. Знаешь, это так непривычно осознавать, когда жизнь делает кульбит, к которому ты не готова. Я не лгу! Я действительно не готова стать мамой. И дело не в том, что я боюсь. Нет, все намного хуже… Моя мама, твоя бабушка, не буду лукавить, но она в ярости от такой новости. Мой страх зарождается благодаря ей, потому что уже сейчас я знаю, что она мне не помощник. Мне придется самой учиться справляться с грудным ребенком.

Я обещаю тебе, что буду стараться стать для тебя самой лучшей мамой на свете. А лучше, если мы будем подругами, ну, или друзьями, на тот случай, если ты все-таки будешь сыном. Я не хочу, чтобы у нас были секреты и недопонимание. Поэтому уже сейчас я запаслась макулатурой по воспитанию.

Ты стал для меня большим сюрпризом. Сюрпризом, которого я не ждала и не была к нему готова. Но ты дан мне свыше, значит, я все же должна быть рядом и сделать все зависящее от меня, чтобы ты вырос достойным человеком.

Ты мой ребенок. Частичка меня!

Значит, я та, кто нужен тебе в этом мире, а ты тот, кто нужен мне для спасения.

Я хочу, чтобы ты, мой ребенок, была девочкой.

Сейчас ты совсем еще кроха, размером с горошину, но я уже чувствую, что жду доченьку с небесными глазами, которые, несомненно, достанутся от отца».

Всхлипываю, закрывая рот ладошкой. Слишком эмоционально для неподготовленного человека узнавать такое. Дед поступил жестоко, но и по-другому он просто не мог. Я ни раз замечала, как он кривился, когда я произносила «тетя Вика» вместо мама. Видимо, нервишки и сдали, и он в отместку решил подпортить их и мне.

Листаю пожелтевшие от времени страницы дальше, ближе к середине.

«13.11.2000 год.

Здравствуй, мое солнышко.

Гуляя по любимому и в то же время ненавистному парку (мы бродили здесь с твоим отцом), я случайно наткнулась на ларек с дешевой бижутерией. Я не хотела идти туда, никогда не любила уличные лавки. Не знаю, что тогда произошло, наверное, злой рок дал о себе знать, но ноги понесли в сторону блестящих побрякушек, ярко сияющих от солнечных лучей.

Я долго стояла около прилавка, слушала сказки про талисманы и пыталась что-нибудь зацепить взглядом и понять, что я вообще здесь забыла.

На глаза попался безумный красивый кулончик с ангелочком на тонкой серебряной цепочке. Каюсь, я не удержалась и купила его с мыслью, что когда-нибудь подарю его тебе. Потому что ты мой ангел.

Потому что ради тебя я все еще живу и верю в счастливое будущее».

— Она действительно меня ждала… все это время ждала, — произношу шепотом, тупо смотря на сладко спящего парня. В голове то и дело всплывают картинки встреч с мамой Викой.

Кулон с ангелочком до сих пор украшает ее шею.

«05.02.2000 год.

Здравствуй, моя доченька.

Я долго думала, какое имя тебе дать. Составила целый список из одиннадцати имен, но за два долгих месяца он сократился до двух. Юлия Евгеньевна или Полина Евгеньевна. Я запуталась и не знаю, какое имя тебе подойдет. Вчера пыталась узнать у тебя, но ты решила не отвечать.

Знаешь, я чувствую, что очень скоро ты появишься на свет, где я буду безумно тебя любить. А еще твой дедушка очень тебя ждет. Даже коляску купил, розовую такую, словно для Барби. Я пыталась его отговорить, но не смогла. Тебе повезло с ним, он тебя очень любит. Так, как он, тебя даже я не смогу баловать…»

На этом дневник прекращается, и я понимаю, что родилась, а мама… в ней угасла частичка души.

Схватив потрепанную тетрадь, сломя голову несусь вниз по лестнице, на кухню, чувствуя всеми фибрами души, что большая часть домочадцев уже проснулась и, скорее всего, разместилась именно там. Так и есть. Папы сидят за столом и что-то бурно обсуждают, мамы у плиты вместе с новоиспеченной женой брата колдуют над завтраком.

Замираю, окидываю растерянным взглядом собравшихся и не знаю, что делать дальше. В кухне царит семейная идиллия, почти готов завтрак. В нос бьет аромат жареного бекона, желудок дает о себе знать. Трясу головой, пытаясь собрать в кучу разбежавшиеся мысли и сформулировать одну-единственную, но верную. Да только слишком много отвлекающих факторов.

— Полин, что случилось? — встревоженно спрашивает папа Женя, привлекая внимание остальных.

Всхлипываю, чувствуя, что до сих пор плачу и не могу успокоиться. Меня назвали Полиной, как того хотела родная мама. Видимо, бабуля постаралась оставить пожелание относительно имени младенца. Спасибо ей хоть за это.

Стерев тыльной стороной ладоней слезы, смотрю на собравшихся. Разве я могла когда-то подумать, что моя жизнь вот так перевернется? Что я обрету вторую семью. Настоящую семью. Что познакомлюсь с отобранной у меня с детства второй жизнью, которой меня лишили, забыв спросить мнения.

Хотя нет. Не так. Что я познакомлюсь с первой жизнью, которой меня лишили. Второй я жила и свято верила, что все правильно. Что так и должно быть.

— Я… я… — запинаюсь, боясь произнести то, что крутится на языке с момента прочтения дневника. Смотрю на папу и на маму, с которыми провела двадцать лет под одной крышей, и еле слышно шепчу: — Простите, — перевожу лучистый взгляд на папу Женю и маму Вику и уже более уверенно и с чувствами на взрыв произношу: — Я люблю вас, мама и папа.

Полина… или немного ванильных соплей…

После случившегося с близнецами отец твердо решил сохранить меня в тайне под семью прочными амбарными замками. По крайней мере, до тех пор, пора я сама не решу, чего хочу на самом деле.