чем в часе езды от города, да и что ей было делать в городе? Здесь, в уединенном Мельничном дворе – так люди называли виллу владельца этой мельницы, стоявшую напротив домов, где жили рабочие, на краю зеленого илистого пруда, – здесь было как раз подходящее место для нее.

Она вспомнила, как она этому радовалась… тогда, да, тогда…

Явилась нянечка.

Вскоре она снова ее отослала. Да, ей хотелось побыть одной; ей хотелось подумать, подумать…

Нянечка ушла.

Клара подперла подбородок рукой. Ее мысли улетели далеко-далеко в прошлое. В раннее детство. Она видела отца, мать; отца с жесткими чертами лица, губами, окруженными морщинками, с глубоким из-за бесчисленных складочек вокруг, бесцветным взглядом; и мать, милое, маленькое, нежное существо с вечно дрожащим голосом и мечтательными темно-карими глазами… оба – умерли. Ее мысли стали печальными: она вспомнила похоронную карету и одетых в черное мужчин и почувствовала душно-влажный запах цветов и ладана. Она вздрогнула.

…Сначала мать, вскоре после нее – старый, сутулый, строгий супруг…

Ребенок шевельнулся в кроватке. Но мать не услышала. Как острия башен из тумана, высвечивались события из детства: первая рождественская елка. Как долго к ней готовились, какой это был праздник! Она была очень прилежной школьницей – ради рождественской елки она шила и вязала, раня свои маленькие пальцы, и читала букварь, пока отец не гасил сердито лампу, потому что много сжигалось масла. Рождественская елка! Она была содержанием ее дней, сновидением ее ночей! И вот этот день наставал! Делали уборку в гостиной с зеркально-гладкими полами и с чопорными, строгими стульями на крепких ножках; и ставили посредине деревце со свечками и сладостями… Да, это было счастье! Но когда ее через два часа укладывали в постель, ее маленькая грудь изнывала от тяжести. Ей хотелось плакать. Она чувствовала, что чего-то все-таки не хватает, – она не знала чего… Но пустота в сердце оставалась, и в этой пустоте, в этом промежутке, в этой щели что-то, съежившись, затаивалось – как разочарование.

Она продолжала размышлять; так происходило всегда: играла ли она, радовалась ли.

Когда-то отец и мать описывали ей все прелести предстоящего события. Как внимательно слушала она, как билось ее сердце от блаженного ожидания. И наконец оно, событие, наступало и неизбежно приносило ей только печаль и горечь – после внезапной, пронзительной вспышки ликующей радости.

Ее мучила головная боль. Она медленно подняла глаза и тихо распустила пучок волос на затылке. И вдруг заметила себя там, на другой стене, в зеркале. Она видела пышные каштановые волосы, большие глаза… и удивилась, что они, глаза, такие серьезные. И она засмеялась. Но улыбка получилась очень усталой. Когда-то она могла смеяться по-другому. Ей вспомнился вечер накануне первого в ее жизни бала.

Тогда!

– Мы приносим жертву, дитя мое, – сказал отец, – хотя для нас это очень нелегко. Мы приносим жертву ради тебя.

Жертва! И она ликовала! Легкое тюлевое платье с простыми цветами казалось ей золотым одеянием сказочной принцессы. Перед зеркалом она стояла часами. Отец покачивал головой, а мать сидела рядом с ней и время от времени прикладывала носовой платок к затуманенным глазам…

…И на следующее утро она вернулась домой, плача. Почему? Она не могла этого сказать. Она всем понравилась. Наслушалась вдоволь о своей красоте, и все современные метафоры восхищения, проникшие в провинцию из обихода больших городов, мужчины сложили к ее ногам… А она? Да, она радовалась этому – одно мгновение. После, после было то же, что всегда. В ее душе снова зияла та ничем не заполняемая трещина. Чего-то недоставало – чего-то. Как же она называла это, когда была ребенком? – – Это… это… одно!..

Да, одно, чего ей недоставало всегда…

Три месяца спустя родители умерли. Потом – потом – она не знала толком, что было потом.

Да, потом он попросил ее руки у дядюшки, этот Август; богатый владелец мельницы сватался за бедную сиротку.

Ей привалило счастье – люди перешептывались и качали головами. Так она стала невестой. Потом была свадьба.

Теперь оно исполнится… – это одно. Так ей тогда мечталось.

Но перед алтарем она почувствовала запах ладана и аромат цветов, и ей не вспомнилось ничего другого, кроме похорон ее родителей… Пять минут спустя она сказала да. Она стала женой Августа.

Свадебная трапеза: смеющиеся люди, звон бокалов, тосты – и как она могла знать, что потом… Вскоре она удалилась.

Он последовал за ней – ее муж. Дверная штора прошумела. Они остались одни. Одну секунду ей казалось, что теперь должно расцвести безграничное счастье, что вот сейчас это одно…

Тогда его дыхание прошло полосой по ее лицу; она почувствовала противный запах пива и вина, она испугалась звериного взгляда его блестящих глаз…

Потом ее единственной надеждой стал ребенок. Когда он появится на свет, у нее появится существо, в котором она сможет раствориться и жить… Да, это то, чего ей не хватало, думала она.

Ребенок родился. А с ним пришли боли и хлопоты. Потом – крики и смешные нежности Августа.

Сейчас она по-настоящему рассмеялась.

Потом очнулась от своих грез.

И оглянулась.

Ребенок раскрылся.

Но она не шевельнулась.

Вдруг раздался шум. Карета прогромыхала внизу, во дворе.

Мелькнула мысль: Август! – Теперь он снова придет – со своими заплывшими глазами, со своей пьяной веселостью. Из купеческого казино, как он говорит. Будет ее обнимать, целовать и в который раз пережевывать пресные остроты. Ей вдруг стало противно. Она вскочила, заперла дверь и прислушалась. Да, вот он идет. Она знала эти шаги. Он резко дернул за дверную ручку, затем постучал; еще раз; позвал ее по имени. Потом она услышала его ругательства. Он подождал еще мгновение. После этого, насвистывая, прошелся по комнате, и наконец она услышала, как он неуклюже спустился по лестнице. Он мог подумать, что она заснула, и отправился в свою комнату на покой.

Она вздохнула. В горле у нее пересохло. Она снова села на стул у края кровати. Она услышала, как во дворе распрягают лошадей. Грубые крики, потом женские голоса. Хихиканье. Она посмотрела на часы. Скоро одиннадцать. Так. Еще одна ночь – и что потом?

Потом опять будет утро, она позвонит нянечке. Чтобы та искупала и одела ребенка. Спустится к завтраку. Займется хозяйством, затем будет глядеть в окно на широкую фабричную крышу и зеленый глубокий пруд; и на другой стороне пруда будут громыхать машины и кричать люди – как всегда. И так не только завтра, но и послезавтра – и во все дни потом – всегда… У нее закружилась