голова. Она закрыла глаза. Она чувствовала эту нескончаемость. И эта нескончаемость была серого цвета. Серого, как вспаханное широкое поле, на котором лежит осенний туман.

Ребенок что-то проговорил во сне. Потом проснулся:

– Мама, мама!

Клара поднялась.

– Спи! – сказала она коротко.

Она не увидела, как маленькие ручки тянутся к ней. Малышка заплакала.

Но мать подошла к окну. Она всматривалась в серую усталую ночь. Там лежал пруд, немой и без блеска; и луга по берегу были очень черными. Она не понимала, что же могло быть таким черным…

Плач ребенка становился слабее и постепенно снова перешел в спокойное дыхание.

Клара все еще смотрела в окно.

Идти ли ей теперь спать?

Собственно, ей хотелось забыться сном – по-настоящему сладким и долгим…

Может быть, сон – это и есть одно?

Она зашагала по комнате – из угла в угол. Ее била дрожь. У двери она остановилась и прислушалась. Все было тихо. Она осторожно повернула ключ в двери. На пороге она обернулась – боязливо и робко.

Потом она быстро побежала через переднюю к лестнице.

Вдалеке лаяла собака.

Она вздрогнула и – подождала. – Никого. Ничего. – И она стала машинально спускаться по темной лестнице – тихо-тихо…

Как же было темно!

Вдруг она засмеялась.

Теперь она знала, чем было это одно – то самое…

* * *

И она вошла в мельничный пруд.

Трезвучие

Весь мир покачал головой, когда доктор М… взял в жены восемнадцатилетнюю баронессу.

– Это нехорошо, – шептались умные люди, – ему почти шестьдесят, а ей?..

Были ли тогда правы эти умники?

Потом об этом на какое-то время забыли. Женитьба седовласого писателя состоялась, и злые языки быстро успокоились, когда М… со своей Аддой удалился в небольшое имение и стал недосягаем для оскорбительного наблюдения.

А сегодня его имя опять было у всех на устах. Новая пьеса М… должна была идти вечером на подмостках городского театра. Большие объявления бросались в глаза на всех углах. Имя автора было на слуху, и все говорило, что театр будет переполнен.

Однако умнейшие из умных еще с утра стали собираться на углах и на все лады обсуждали, чего следовало бы ожидать от драмы, если судить по ее названию. Название было достаточно выразительным:

«Трезвучие».

Огромные черные буквы нависали над списком действующих лиц. И каких действующих лиц! Он, она, друг дома…

Да, умники оказались весьма проницательными.

* * *

Второй акт, третья сцена:

* * *

Супруг: …И ты его любишь, Ирма?

Она (супруга): Откровенно – да!

Он: Хорошо, что ты так откровенна.

Она: Ты заслуживаешь этого. Лгать тебе я не буду – никогда!

Он: Эта правда причиняет боль; конечно, мне следовало бы подумать, прежде чем на тебе жениться: ты молода, а я…

Она: Нет. – Ты тогда поступил совершенно правильно. Я не хочу от тебя отказываться; я не хотела бы этого; – потому что… потому что… я (замешкавшись) ценю – тебя.

Он: Дитя мое…

Она: Ты часто мне говорил: «Я не мог бы жить без тебя, Ирма; ты понимаешь меня; ты духовно мне близка».

Он: Да, ты – такая.

Она: Хорошо – теперь послушай. Позволь мне духовно быть твоей женой – духовно – понимаешь? – – А мое тело…

Он (ужаснувшись): Ирма!

Она: Что ты пугаешься? Я отдаю тебе лучшую часть себя.

Он (дрожа): Ирма!

Она (не слушая его): Дух, Божественное, Вечное – тебе, муж мой, тебе!

Он (помедлив): А тому?

Она: Грешную, тщеславную похоть, которая следует по пятам за омерзительным…

Он: Меня трясет от твоих слов.

Она (подходя ближе): Друг мой, это великая мысль. Сколько страданий, сколько тайных унижений исчезло бы из мира, если бы все могли так думать.

Он: Нет, жена, ты говоришь как безумная – (повышая голос) либо ты телом и душой моя – (кричит) – моя!..

Она (холодно): Возьми себя в руки!

Он: Но…

Она: Я считала, что ты мыслишь шире. Неужели ты тоже, ты, кого Европа причисляет к светочам знания, оказался в плену у этой мелочной пошлости, которая всегда натягивает дух и тело на одну раму? Если бы я могла открыть тебе глаза!

Он: (тупо смотрит на нее).

Она: Ха! Я вижу, ты чувствуешь гигантскую мощь моего величественного плана.

Он: (делает жест несогласия).

Она: Я знаю, что ты хочешь сказать. Такое поведение противоречит природе. Не правда ли? Это вертелось у тебя на языке? Как же ты близорук. Глупец – при всей своей мудрости. Выгляни в окно! Одному кусту природа дала только цветы – благородные, целомудренные, ароматные побеги; – у других кустов лепестки цветов быстро опадают и появляется грубый, чувственный плод. – Разве в жизни по-другому? Одним – великим, вечно-целомудренным детям, художникам – должны принадлежать только цветы. В их чистой душе должны возникать только духовные семена, бессмертные побеги, и подниматься в солнечное, духовное бытие. Но звериному племени, ему полагается плод, тривиальный, дурманящий плод. Ты – дитя! С огромными мечтательными глазами, в которых мерцают тысячи идеалов – седовласое дитя, ты не вынес бы его – разрушающего, яростного пожара чувственной любви.

Он (задумчиво): Может быть… но почему ты, которая мне близка по духу, не можешь так же, как и я… так же… так же…

Она: Так же духовно – ты хочешь сказать – выстаивать? Почему? Потому что женщина от природы двойственное существо – божественное и собакоподобное. Наша душа остается чистой, когда сладкая страсть плавится в огне греха, и отвратительный яд обольстительной похоти не оскверняет дух слабой, трепещущей женщины. Природа создала нас для сладострастного наслаждения, но скрытая в нас самих сила дает нам более совершенную душу. Женщина – это книга, в нее вписаны библейские стихи, но она разрисована красками греха. Разве ни в одной из тысячи книг, которые ты читал и перечитывал, ты не нашел объяснения этой двойственности, этой двойственной сущности?

Он: Но даже если и так?

Она: Ты еще сомневаешься? Так оно и есть. – Мой дух тянется к твоему, неприметное болотное растеньице – к огромному стволу, а мое тело, моя бренная жизнь – к тому юному безумцу с горящими глазами.

Он: Но, Ирма, – я люблю тебя…

Она: …и потому что ты меня любишь, ты должен меня понять.

Он: …о Боже!

Она: Так как ты меня любишь, ты не посмеешь меня убить, – а ты убьешь меня – если…

Он (почти шепотом): Но духовно, духовно – ты же моя!

Она (с пафосом): Всегда! Вот это мне в тебе и дорого, так я узнаю в тебе мудреца, который возвышается