Исходя из этого, мы можем с известною положительностью утверждать, что каждый из трёх братских родов, о которых мы говорили выше, представлял собою прежде всего группу кровно родственных семей, т. е. семейно-родовую общину, сидевшую каждая «на своих местех», на Киевских горах, в дремучем лесу («лес и бор велик»), но вблизи одна от другой, на общей для всех их территории. Такое совместное поселение родов, по Энгельсу, составляло село, причём вначале это было село кровных родственников, т. е. сельская родовая община.

Таким образом, три семейно-родовые общины, возглавляемые каждая одним из трёх братьев и имевшие в своём распоряжении обширный участок земли, находившийся в их общем нераздельном пользовании, образовывали село, а их участок земли составлял марку.

Вместе с ростом населения и образованием на той же территории марки новых дочерних посёлков эта марка превращалась в общину-марку. Во главе её стоял старший в роде. Таким в киевской легенде был старший из братьев — Кый. Это был старшина или жупан общины-марки, а его братья, Щек и Хорив, оставались на положении семейно-родовых старшин. Затем, по летописному рассказу, братья общими силами построили город, т. е. укреплённый пункт, которому дали имя старшего из братьев, Кыя.

Таким образом, в легенде об основании Киева отмечены два последовательные этапа в развитии общества у древних славян: семейно-родовая община и община-марка. Эти этапы в действительности отделял друг от друга значительный промежуток времени, и если легенда приурочивает их к одному и тому же поколению или связывает их с именем одного и того же лица, то в данном случае мы имеем типичный для всякой легенды анахронизм, легко поддающийся расшифровке и не представляющий по существу, с точки зрения интересов знания, никакого значения. Гораздо важнее то, что легенда фиксирует на своих страницах не только позднейший этап в развитии общества у древних славян, общину-марку, но и предшествовавшую ей семейно-родовую общину.

Как известно, киевская легенда о трёх братьях, основоположниках Полянского государства и основателях его столицы, не является ни оригинальным произведением киевского летописца, ни какой-либо частной собственностью славянского фольклора вообще, но представляет собою доисторическое племенное предание, уходящее своими корнями в далёкую дославянскую яфетическую давность, в бассейны Ванского и Урмийского озёр, в страну Урарту и Мидию, ко временам, по определению акад. Н.Я.Марра, значительно более древним, чем IV–V вв. н. э. Н.Я.Марр назвал эту легенду «одним из ценнейших племенных преданий Понтийского района, - параллель которой рассказывалась ещё в IV–V вв. на берегах Ванского озера в Армении» и была использована армянским историком Зенобом Глаком, писателем VII в. Это именно скифское или, точнее, кимер-ское предание о строителях армянской земли, трёх братьях — Куаре, Мельте и Хореане, за именами которых, по Марру, скрываются племенные названия.[68]

Таким образом, мы имеем все основания предполагать, что киевская легенда о трёх братьях, создателях Полянского государства и основателях города Киева, в восточно-славянской редакции восходит к значительно более раннему времени, чем киевская летопись XI–XII вв., и представляет собою, в своей летописной редакции, независимо от своего первоисточника, восточно-славянское народное предание, которое могло возникнуть или быть освоенным народом, давшим ему своё местное редакционное оформление только при условии наличности соответствующей конкретной социальной обстановки.

Таков обычный путь сложения национальных легенд, как и обычный путь внедрения в национальную по форме культуру всяких культурных и литературных международных влияний и заимствований.

В названной выше статье «Книжные легенды об основании Куа-ра в Армении и Киева на Руси» Н.Я.Марр, между прочим, заметил: «Для исследователя исторической жизни России это, по-видимому, мало на что пригодная легенда, но для доистории нс только России, но и всего Средиземноморья это — одно из ценнейших племенных преданий Понтийского района» (стр. 54). И Н.Я.Марр был прав: ценнейшее племенное предание не только для доистории России, но, в частности, для доистории всех славянских народов, в сравнении с которым ничего подобного мы не имеем ни у одного из славянских народов. Ценнейшее в том отношении, что, несмотря на свой легендарный характер, оно даёт нам бесспорный, не вызывающий никаких сомнений конкретный материал, освещающий самые начальные страницы истории славянского общества в древности.

Анализ этого материала привёл нас к заключению, что киевская легенда отмечает два последовательных этапа в истории этого общества: наиболее ранний — семейно-родовая община и более поздний — община-марка. Весьма вероятно, что когда летописец говорит о полянах в прошлом, что они «живяху кожьдо с своимь родомь на своих местех», т. е., занимая определённые территории, эти Полянские роды, как и первичные роды легендарных Кыя, Щека и Хорива, представляли собою именно семейно-родовые общины.

Таким образом, расшифровывая легендарный рассказ киевского летописца о трёх братьях, мы имеем все основания говорить о том, что в основе общественного строя у славян в древности лежала семейно-родовая община. Вместе с тем мы имеем все основания говорить также и о том, что для киевского летописца это уже не его современность, а далёкое прошлое, отложившееся в предании об основании Киева, которое он, как добросовестный историк, и заносит на страницы своего повествования, чтобы увязать настоящее с прошлым, делая тем самым исключительный по своей ценности вклад в историческую науку. В его время Полянский род представлял собою, несомненно, уже нечто другое, позднейший этап в развитии общественного строя у славян, т. е. соседскую общину или общину — марку, о чём мы заключаем на основании рассказа той же легенды об основании города Киева. Наконец, когда тот же летописец говорит: «и по сих братии держати почаша род их [т. е. братьев Кыя, Щека и Хорива — авт. княжение в Полях...», мы имеем в данном случае употребление термина род в том же источнике в третьем, специальном значении, а именно: в значении рода-поколения или рода-династии.

Однако показание Прокопия о том, что славяне «живут в дрянных избах, разбросанных на далёком расстоянии одна от другой», а Маврикий к этому прибавляет, что «славяне делают в своих жилищах много выходов на всякий случай», — конечно, заметим, не «на всякий случай», а по совершенно определённой причине, о которой говорят нам скорее соответственные памятники трипольской культуры, нежели соображения Маврикия, — эти показания возвращают нас к той именно более ранней форме родового строя, которая