С последним я немного кривлю душой, потому что настолько могущественным магам обычно короли дарят титулы, а это значит, что, вероятнее всего, отец Алисии аристократ. А эрна Армсвилл была камеристкой графини, вроде Нины, и могла закрутить короткий роман с кем-то из знати.

Себастиан смотрит на меня долго-долго, а после кивает:

— Что ж, это несколько сужает поиски. Одна зацепка у нас уже есть.

— Возможно, не одна.

Он смотрит на меня вопросительно, и я интересуюсь:

— Как выглядит эрна Армсвилл?

— Это имеет отношение к делу?

— Определенно.

Судя по взгляду, до Себа тоже дошло, к чему я веду.

— Миниатюрная блондинка.

Что и требовалось доказать!

— У моей невесты очень необычная внешность, думаю, это поможет сузить поиск. Нам нужно найти рыжеволосых аристократов, которые в то время были при дворе и общались с четой Тимрэ. А сейчас мне нужно вернуться к Алисии.

Я разворачиваюсь, чтобы покинуть террасу, но Себ меня останавливает.

— Что делать, если я найду ее отца?

— Когда ты его найдешь, сообщи мне.

Вернувшись в зал, я сразу же нахожу взглядом Алисию и до хруста сжимаю челюсти.

Потому что она кружится в танце с Зигвальдом.

Алисия

— Итак, Алисия, как же вы оказались в Барельвице? — спрашивает Дина, когда ее отец отходит следом за Райнхартом и мужчиной с «делом государственной важности». Правда, Полинский направляется совершенно в другую сторону, и, в отличие от Райнхарта, чем дальше уйдет, тем лучше.

Мне не очень понравился его взгляд.

Хотя сколько их еще будет, тех взглядов.

— Привезла свою пьесу в театр.

— Пьесу?! В театр? Как интересно! — Лицо Дины лучится восторгом. — О чем там? О козочках и пастухах?

— Нет, там про провинциалку, в которую влюбился принц, — заявляет Элеонор.

— Девушки! — Жанна немного повышает голос — ровно настолько, насколько позволяет этикет. — Не набрасывайтесь на Алисию с расспросами, она впервые на балу, и ей нужно время, чтобы прийти в себя.

— Ах да, я и забыла. — Дина дружелюбно кивает. — Мне просто показалось, что Алисии интересно поговорить о том, в чем она будет в своей стихии. Чтобы немного прийти в себя, разумеется.

— Благодарю за заботу, Жанна. — Первой я отвечаю мачехе Райнхарта: все согласно этикету. — Что касается моей пьесы, леви Полинская, Гриз — южный город, портовый. Основные пастбища располагаются чуть севернее, поэтому в моей пьесе упоминается море. В самом начале — до того, как главная героиня переедет в столицу.

Дина сверкает глазами. В сторону подруги, как ни странно.

— Скажете, у вас там не было коз? — Элеонор вызывающе складывает руки на груди. От резкого движения атласная сумочка-узелок подскакивает и бьет ее по юбке.

— Эле! — Жанна едва уловимо хмурится.

Элеонор хмыкает:

— Я читала ее пьесу в кабинете Райна! Бездарность полная!

— Эле! — Вот теперь Жанна повышает голос, но тут ее лицо в мгновение ока преображается. Я бы даже сказала, расцветает: герцогиня и без того красивая женщина, высокая, темноволосая, а платье из бархата вишневого цвета только подчеркивает ее зрелую красоту. И вот, в мгновение ока она становится еще прекраснее, как будто внутри включилась осветительная схема.

— Дамы! О чем такой жаркий спор? — Подошедший Зигвальд касается моей руки раньше, чем я успеваю произнести слова приветствия или сделать что-либо еще. Подносит ее к губам и целует. — Алисия, вы, как всегда, очаровательны. Мама. Дина. Эле.

— Девочки очень заинтересовались творчеством Алисии. — Даже ее голос становится мягче.

— Неудивительно. Если вся пьеса настолько хороша, как тот эпизод, что мы отыграли вместе, я бы не отказался посмотреть ее в «Корона д’Артур».

Элеонор мрачнеет так стремительно, что становится похожа на тучку в ночи. Правда, никто не успевает вставить и слова, потому что Зигвальд кивает в сторону музыкантов.

— Вот-вот объявят тванг.[4] Алисия, окажете мне честь?

Мне стоило бы отказаться, но меньше всего мне хочется оставаться в этой компании. Поэтому я чуть приседаю и говорю:

— Буду рада, ваша светлость.

— Вот и чудесно. Как хорошо, когда все рады, правда, мама?

Жанне Зигвальд тоже целует кончики пальцев, а после предлагает мне руку.

— Насколько сильно вас успели поклевать?

— Их клювики слишком слабые.

— То есть мое спасение совсем не спасение? — Он прикладывает руку к груди.

А я думаю, что ему очень идет черный с серебром. Очень. Подчеркивает его внешность и оттеняет цвет волос, который напоминает снег.

— Я вам благодарна, — признаюсь честно. — И за то, что пригласили меня на ганец, и за комплимент в адрес моей пьесы. Даже если вы так не думаете.

— Но я так думаю. — Зигвальд усмехается. — Я вообще из тех, кто говорит то, что думает, если вы еще не заметили.

Я вскидываю брови:

— То есть вам действительно нравится моя пьеса?

— Из того, что я сыграл, — да. Знаете, это по меньшей мере забавно и очень чувственно.

О да, Зигвальд и впрямь говорит то, что думает. Большинство мужчин предпочли обозначить бы слово «чувственно» каким-нибудь другим, смутно имеющим отношение к тому, что я вкладывала в эту сцену.

— Современному искусству, на мой взгляд, весьма не хватает живости, — продолжает он.

Мы как раз выходим в центр зала, и звучит музыка. Образовавшаяся рядом с нами пара — забавный старичок и его жена с высокой прической, которая подпрыгивает на каждом па, — немного мешают продолжать разговор. Когда мы снова сходимся, чтобы через несколько мгновений поменяться уже с другой парой, Зигвальд успевает мне подмигнуть.

Танец живой, быстрый, поэтому я едва успеваю вспоминать все то, чему меня учили, и мне совершенно точно не до разговоров. Я вся покрываюсь холодным потом, чтобы не сделать липшее движение или не уйти куда-нибудь не в ту сторону, тем не менее, когда музыка стихает, сердце все еще грохочет в ее ритме.

И я даже почти забыла о словах Элеонор о том, что она читала мою пьесу в кабинете Райна. Что она там делала?! Не Элеонор, разумеется, а пьеса.

Зигвальд склоняется, не забывая при этом смотреть мне в глаза:

— Так на чем мы остановились, Алисия?