– А между прочим, – сказала Люба, – надо былинейную предупредить, что нам уже заплатили за капельницу. А то сегодня докторКарпов дежурит, он свою денежку из… пардонте, из заднего кармана брюк у клиентадостанет!

– Не надо! – бросила Алена. – Не надо никогопредупреждать!

Доктор Денисов, прыгавший по ступенькам впереди, повернулголову и пристально взглянул на писательницу.

– Мстительная барышня, – сказал он.

Люба подмигнула, а Алена отвела глаза.

Наверное, зря она так… Денисову это не понравилось.

Ну что ж, что сделано, то сделано!

Давно я ничего не записывала. За это время произошло стольковсего… Что из случившегося занести в дневник, а что похоронить в глубинахпамяти, дабы со временем вовсе позабыть? Конечно, если воспринимать дневник какбеспристрастного свидетеля моей жизни и времени, то я должна фиксировать всякоесобытие. Однако не получится ли так, что по прошествии какого-то времени мнесамой станет стыдно перечитывать некоторые строки?

Но я обещала и себе, и покойному отцу… Придется писать.Постараюсь при этом обходиться без комментариев – может быть, так мне будетпроще?

А впрочем, чего жеманиться? Диво уже то, что я имеювозможность сесть за свой стол, раскрыть дневник, взять в руки перо изадуматься: писать – не писать. За эти дни выпадали минуты, когда я ужепрощалась и с жизнью, и с тем, что мне в ней дорого, – ну и с этимдневником, конечно.

Хорошо! Описываю все сначала. С самого начала – и со всемиподробностями!

Пусть эти записи станут моим покаянием…

Смольников заявил, что одной мне явиться к Марковойнедопустимо – он заедет за мной сам.

– Это неприлично. Вы с этой особой незнакомы, –мотивировал он, – под каким же предлогом визитируетесь к ней? Да она васпросто-напросто не примет. С Евлалии станется! Другое дело, если мы прибудемвместе. Тут уж, как ни солоно ей от вашего появления покажется, она принужденабудет сдерживаться. Да и не поверит она в серьезность моих намеренийотносительно вас, коли мы порознь прикатим!

Поскольку обсуждалось все это еще на общем совещании,мужчины приняли точку зрения Смольникова. Мне пришлось смириться. В концеконцов, что я, старая дева, знаю о тонкостях отношений двух бывших любовников?

Смириться-то я смирилась, однако мне еще жальче стало беднуюдевушку. И захотелось хоть как-то отомстить этому ужасному человеку. Улучивмгновение, я выпалила во всеуслышание:

– Надеюсь, господин товарищ прокурора, мы отправимся нагородском извозчике, а не в казенной пролетке?

Ох, каким взором наградил меня Смольников… Разумеется, никтоне нашел в моих словах ничего особенного, кроме заботы о правдоподобии нашегопоявления у Марковой, но мой-то враг отлично понял заключенный в них ядовитыйнамек!

Он опустил глаза и голосом, в котором слышался явный скрежетметалла, ответствовал:

– Не извольте беспокоиться, сударыня. Я и сам прекраснопонимаю неуместность нашего появления в казенном экипаже!

После этого совещание наше окончилось, и меня отвез домой всвоей карете лично господин Птицын. Впрочем, поскольку я живу всего лишькварталом дальше, чем он, это, надеюсь, не составило ему особых затруднений.Вот только понять не могу, что же случилось нынче вечером со всеми мужчинами?Отчего они, прежде едва затруднявшие себя взглядами в мою стороны (да и товзгляды эти были всегда исполнены презрения и высокомерия), сделались вдругстоль любезны и предупредительны? Или впрямь поверили, что женский ум ничуть нехуже мужского? Надеюсь, я им это доказала…

Следующий день не принес никаких новостей, и вот насталвечер. Я позвала Павлу и сообщила, что мне предстоит деловой визит, нужновыглядеть прилично, но не слишком официально. Соединенными усилиями мыподобрали для меня темно-зеленое платье с пелериною. Но только я уселась передзеркалом, попросив Павлу заплести мне волосы в косы и уложить короной вокругголовы, как в дверь позвонили.

Оказалось, это явился Смольников! За полчаса до назначенногосрока! И вновь меня поразила отъявленная развязность, а проще сказать –наглость этого человека. Ворвался в мою квартиру, как к себе домой, и Павла,этот суровый Цербер, которая в прежние времена даже и братьев моихподружек-гимназисток на порог не пускала, неколебимо стоя на стражеприличий, – Павла ни словом не поперечилась, а пялилась на него сглупейшей улыбкой на своем морщинистом лице. Право, я готова поверить, чтосуществует определенный сорт мужчин, которые производят на всех без исключенияженщин то же гипнотическое влияние, какое удав оказывает на кролика. Старые имолодые, они моментально теряют всякий разум, начинают хлопать глазками, глупоулыбаться – и сами влекутся в пасть хладнокровного чудовища. К счастью моему, уменя редкостно крепкие нервы, и Смольникову никогда, нипочем не взять надо мнойверх!

Итак, господин товарищ прокурора ворвался в комнату – и надобыло видеть, как перекосило его физиономию при виде меня!

– Что это такое?! – вскричал он, швыряя в креслотрость, котелок (новый, не робеспьеровский, а безупречно подходящий к костюму),перчатки и легкое кашне, которое весьма элегантно обвивало его шею. Право,ведет себя, будто у себя дома, совершенно по-свойски! – Что я вижу,глубокоуважаемая Елизавета Васильевна?!

В голосе его звучало такое негодование, что я, честнопризнаюсь, слегка растерялась.

– Не понимаю… – с запинкой выговорила я. – О чем выговорите?

– Да об этом, не побоюсь сказать, роброне времен нашихпрабабушек! А то и прапрабабушек! И в этом бесформенном балахоне вы собираетесьотправиться в гости, где намерены соперничать с женщиной, которая сделаласоблазнительность своей профессией?!

– Да я ни с кем не намерена соперничать, господь свами! – вскричала я.

– Как? – еще пуще возмутился Смольников. – А чтоже вы тогда намерены делать? Изображать мою престарелую гувернантку?

У меня перехватило дыхание…