Воспоминание мгновенно заставляет меня внутреннеподобраться. И вовремя: особа в сеточке кидается на шею к Смольникову, словноготовясь влепить в его губы жаркий поцелуй, и останавливает ее лишь то, чтотот, оказывается, сжимает в зубах папиросу. И когда только успел закурить? Изачем, главное? Неужто предвидел поведение хозяйки и решил таким образомзащититься от интимностей?

Впрочем, если это ее и охладило, то лишь на мгновение.

– Гошенька, как же я обрадовалась, когда ты позвонил исказал, что приедешь! – страстно выдохнула она, выхватывая папиросу из егорта и прикладываясь к ней, словно какой-нибудь Чингачгук – к трубке мира,взятой, условно говоря, у Монтигомо (ох, не сильна я в сведениях насчетсевероамериканских аборигенов!), и держа ее теперь на отлете, чтобы не мешалалобызаться.

Папироса уже не мешала, зато порыв Евлалии остановил самСмольников. Отодвинул от себя страстную хозяйку на расстояние вытянутой руки исказал:

– Pardon, дорогая. Мы не одни.

Хозяйка оглянулась – и, такое впечатление, только теперьзаметила меня. А впрочем, что ж тут удивительного? Доселе все ее внимание былосовершенно поглощено «Гошенькой».

Гошенька! Фу, какая пошлость!

– Ах, кто это? – воскликнула Евлалия с театрализованнымужасом, и я вспомнила, что она в прошлом актриса. Субретка, называл ее амплуаСмольников. Однако сие ее восклицание достойно трагической героини! – Ктовы, милочка? Наниматься пришли? Но я ведь послала в агентство госпожиОльховской отказ!

Я стою и знай хлопаю глазами. Понимаю, что по роли мнеследует обидеться, однако реплика Марковой настолько глупа и нарочита, чтоничего, кроме смеха, не может вызвать.

– Угомонись, божественная Евлалия, – усмехаетсяСмольников. – Извини, я не успел предупредить тебя, что буду не один,пришлось прервать разговор. – Ах вот кому он звонил, значит, с моеготелефона! – Позволь представить. Елизавета Васильевна Ковалева, мояневеста.

– Что?!

С хриплым страдальческим воплем Евлалия отшатнулась,прижимая одну руку к груди, а другой шаря по воздуху, словно ища опору. Яневольно подалась вперед, чтобы оказать ей помощь, а Смольников выхватил из еедрожащих пальцев свою папироску и сунул в рот, с видимым удовольствиемзатянувшись.

В этот миг рука Евлалии нашарила-таки опору, и послучайности ею оказалась та самая птичья клетка, из которой раздавалоськряхтенье. Пальцы вцепились в платок и конвульсивно сжались, сдернув его.

Обитателем клетки оказался огромный белый попугай какаду,который немедленно вытаращил блестящие, словно бусинки, глаза и завопил:

– Я безумен только в норд-норд-вест!

– Угомонись, старина Гамлет, – ласково сказалСмольников. – Погода нынче теплая, ветер ласковый – никакого норда, одинсплошной зюйд. Ты как поживаешь, а?

– Что ему Гекуба, что он Гекубе? – хрипло вопросилГамлет, и я смекнула, что передо мной настоящий театральный попугай, которыйизъясняется только репликами из пьес. Отсюда и имя. И тотчас, словно желаяподтвердить мою догадку, Гамлет прокаркал: – Ее любил я. Сорок тысяч братьев…

– Все это в прошлом, уверяю тебя, – перебил егоСмольников и, с сардоническим смешком выхватив из руки Евлалии платок, вновьнабросил его на клетку. Оттуда раздалось недовольное кудахтанье, словно Гамлетмоментально перевоплотился в курицу.

– Дорогая, будь осторожна с этой птичкой, – с усмешкойобернулся ко мне Смольников. – Имей в виду, этот актеришка вовсе не такбезобиден, как кажется. Реплики из «Гамлета» – это не более чем увертюра кдемонстрации его многочисленных талантов. Как ты думаешь, почему Ляля пригостях накрывает его платком? Да потому, что он ни с того ни с сего можетначать страшно сквернословить! Даже босякам из ночлежек на Рождественке естьчему у него поучиться. Уж не знаю, кто его обучил такому виртуозному владениюсловом. Надеюсь, что не нежнейшая Ляля. И еще – имей в виду, что при нем надобыть осторожным в словах, даже когда он накрыт платком. У Гамлета острый слух ифеноменальная память. Не побоюсь соврать, по-моему, он помнит все, чтокогда-либо было при нем сказано, в течение многих лет. Причем память его носит,как выражаются специалисты, ассоциативный характер. Какое-то неожиданное слововдруг, словно ключ, откроет некую дверцу, и из Гамлета посыплются обрывкиреплик, фраз и фразочек, любовных признаний, которые когда-либо выслушивала егохозяйка, ее перебранок с прислугой, сплетен, пьяных откровенностей…

– Откровенность за откровенность, дорогая! – раздалсяиз клетки Гамлета голос Евлалии Марковой. – Ты мне расскажешь, каков он впостели…

– Молчи, дурак! Шею сверну! – взвизгнула Евлалия,сильно встряхивая клетку.

Гамлет хрюкнул, как если бы он был не попугаем, апоросенком, и мгновенно заткнулся, словно под покровом платка чья-то незримаярука и впрямь свернула ему шею.

Смольников от души расхохотался. Я же совершенно не знала,как себя вести, что говорить. Больше всего на свете мне хотелось захохотать,подобно моему «напарнику», но я не была уверена, что сие уместно.

– Значит, это твоя невеста? – севшим голосом переспросилахозяйка, прижимая руку к голове, будто там никак не могла уместиться мысль оковарстве ее бывшего любовника. – И зачем ты привел ко мне, блудницевавилонской, сию белую голубицу?!

В голосе ее зазвучало рыдание, и я невольно тоже прижаларуку – правда, не ко лбу, а ко рту. Чтобы не прыснуть. Сама не знаю, почему этаособа в сеточках и цепочках внушала мне такой смех!

– Угомонись, Ляля, – с усталой гримасой попросилСмольников. – Ты мне потом все скажешь, что на сей счет думаешь. Я простохотел показать Лизоньке, какие потрясающие женщины делали мне честь своимвниманием. Пусть оценит, как ей повезло, какой бриллиант ей достался!

– А, так ее зовут Лизаве-ета! – протянула хозяйка дома,глядя на меня с особенным выражением. – Ну что ж, будем знакомы. Меня, каквы, должно быть, наслышаны, зовут Евлалия. Но для близких людей я сегодня –Лалла!

Так вот что должны обозначать переливчатые платки и цепочки!Евлалия пыталась изобразить индийскую принцессу Лаллу Рук из романтическойпоэмы Томаса Мура! Сия поэма нынче отчего-то сделалась чрезвычайно модной, навсяком журфиксе или литературном вечере ее непременно норовят декламировать илиставят по ней живые картины. Правда, на мой взгляд, Евлалия Маркова в своемнаряде больше напоминала одалиску из какого-то опереточного гарема, но, сдругой стороны, много ли я знаю одалисок или индийских принцесс, чтобы судитьнаверняка?