– О господи всеблагий! Елизавета Васильевна, да неужели вытак и не научились разбираться в психологии человеческой?! – всплеснулруками этот омерзительный грубиян, не давая мне и слова сказать в ответ.Видимо, он смекнул, какое это будет слово! – Неужели вы не поняли, какимобразом и отчего вам вчера удалось привлечь столь пристальное внимание к своимсловам? Неужели не были удивлены столь разительно изменившимся к вамотношением? А ведь главную роль тут сыграл сущий пустячок: ваше прелестное синееплатьице. Нет, два сущих пустячка: платьице и распущенные волосы. Вы преждесовершали огромную, можно сказать, роковую ошибку, являясь перед своимиколлегами в образе, pardon, синего чулка и тщательно скрывая как вашумолодость, так и вашу красоту. О, я понимаю: вы опасались выглядетьлегкомысленно. Вы полагали, что ваши слова будут иметь больший вес, ежели будутизречены неким унылым существом неопределенного пола. Однако ваша неопытностьсыграла с вами плохую шутку. Видите ли, мужчины – существа странные. Естьпоговорка: женщины-де любят ушами. Так вот: мужчины слушают глазами! Чтобывоспринять слова женщины, им прежде нужно получить удовольствие от созерцанияее. Насладиться ее красотой! Таковы законы мужского восприятия мира. И вчера выблистательно подтвердили эту аксиому. Ваши чудесные волосы, ваше лицо,преображенное новой прической, восхитительное платье, которое таксоблазнительно подчеркивало все достоинства вашей фигуры, – все этопроизвело на мужчин то впечатление, которое производит на несчастных кроликоввзгляд питона. Старые и молодые, они моментально теряют всякий разум, начинаютхлопать глазками и глупо улыбаться – и сами скачут в пасть хладнокровногочудовища.

Только остолбенением, в кое повергло меня сие высказывание(слово в слово повторенная моя мысль!), и можно объяснить то, что я небросилась к Смольникову и не осыпала его градом пощечин. Точно таким же столбомстояла у двери Павла, только если мои негодующие чувства все же отразились намоем лице, то ее поглупевшая физиономия не выражала ничего, кроме самого что нина есть рабского, беспредельного обожания.

– Откройте гардероб! – скомандовал Смольников,величественно махнув перчатками, которые держал в руках. – Я сам решу, вчем должна поехать в гости к моей бывшей пассии пассия нынешняя!

Ничуть не сомневаюсь, что он отлично разбирается в одежде.Во всяком случае, в мужской: это видно по его серому костюму с отлично сидящимэлегантным двубортным пиджаком, брюкам с обшлагами, по модным замшевымперчаткам без краг, едва достигающим края ладони, щегольскому кашне – зеленомус красным турецким узором… Я привыкла видеть его в строгом мундире, а тутявился какой-то денди. Но все-таки у него нет никакого права досматривать моивещи!

Я ринулась вперед и закрыла гардероб своим телом.

– Барин, да вы уж того… слишком… – хихикнула Павла,заслонившись рукавом, словно деревенская простушка. – Где ж это видано,чтобы в гардероб к барышне заглядывать?!

– Не видал я, что ли, дамских гардеробов и дажекомодов? – хмыкнул Смольников. – Ну так и быть, поступим следующимобразом. Я отвернусь, а вы вынимайте из шкафа все туалеты поочередно ипредъявляйте их мне. И оставьте вашу глупую стыдливость, Елизавета Васильевна!Помните, что сие нужно в интересах дела!

– Боюсь вас огорчить, господин товарищ прокурора, но у вашейнынешней пассии не столь много нарядов, как у пассии бывшей, – произнеслая со всей возможной ядовитостью.

– Ну хорошо, хорошо, уговорили! – с мученическим видомзавел глаза Смольников. – В таком случае могу я попросить вас облачиться вто же самое синее платье, в коем вы были вчера? И распустить волосы.

– Дались вам мои волосы! – чуть не закричала я.

– Вот представьте себе – дались! – упрямо сказалСмольников и, прихватив с кресла свое кашне, шляпу и трость, вышел, мрачноприказав:

– Немедленно переодевайтесь! На все про все у вас четвертьчаса. Полагаюсь на вас, милейшая Павла!

После этого он вышел в прихожую, а «милейшая Павла» взяласьменя переодевать и перечесывать.

Я не сопротивлялась: была всецело подавлена преображениемэтой женщины, которую прежде считала незыблемо преданной только мне. Но бог тымой, довольно оказалось появления смазливого молодого человека с развязнымиманерами и хорошо подвешенным языком, чтобы моя нянька, заменившая мне мать, апотом и отца, и всех друзей, жившая моими интересами и вообще бывшая некимстолпом моего мира, – чтобы моя Павла принялась служить ему так же истово,как прежде служила мне!

Уму непостижимо! Более того – она словно бы и не замечаламрачного молчания, в котором я замкнулась. А физиономия ее хранила столь жевосторженное выражение, какое может быть у жрицы-фанатички, готовящейхристианскую мученицу на заклание во имя какого-нибудь идольского кумира.

Ну ладно! Я вытерплю и это! Ради того, чтобы добыть улики,выяснить обстоятельства зверского убийства, я готова на все. Но я вернусь. Явернусь домой, и тогда…

Чудилось, нынче вечером внутри у моей обычно медлительнойПавлы тикал некий хронометр-ускоритель, потому что она выпроводила меня вприхожую минута в минуту спустя четверть часа. В это время Смольниковразговаривал по телефону. Выражение лица у него при виде меня сделалось оченьстранное, и меня вдруг пронзила догадка: а ведь, пожалуй, не так уж он и умен.Ну разве может у умного мужчины быть такое баранье, размягченное выражение глаз?

Впрочем, в ту же минуту Смольников, который, как я ужеговорила, отличался быстротой реакции, встрепенулся, принял обычное своенасмешливое выражение, сказал в трубку:

– Все, отбой. Я еду! – И отключился.

Подал мне руку:

– Извозчик ждет у крыльца, дорогая! – и увлек налестницу с такой стремительностью, что у меня не хватило времени дажевозмутиться этим словечком: я была всецело занята тем, чтобы удержаться наногах.

Внизу пролета мне все же удалось оглянуться: Павла стояла наплощадке, свесившись вниз, и смотрела нам вслед с умильным выражением. Вроде быдаже слезы мерцали на ее глазах!

«Да что она будто воспитанницу на казнь провожает!» –возмутилась я, и только тут меня поразила мысль о том, что мой нынешний вояжможет быть опасным. Все-таки я еду в дом возможного убийцы!

– Не думаете ли вы, господин товарищ прокурора… – начала я,лишь только мы разместились в щегольском двухместном экипаже.

– Я думаю, что вам следует немедленно забыть моюдолжность, – перебил меня Смольников. – А также мою фамилию. И желательнодаже имя-отчество.

– Как же мне вас называть там, куда мы едем?

– Мои многочисленные друзья обычно называют меняГошей, – отозвался этот легкомысленный тип. – А также Гошенькой! ИлиЖоржем. Так что выбирайте.