этого она и ждала – этого шага и того, что он означает. Потому что внезапно она оказывается рядом со мной, в моем личном пространстве.

– Я не знаю, где ты предпочитаешь…

– Кусать? – договариваю я.

Она слегка краснеет, но твердо смотрит на меня и кивает. Затем поднимает руку, отводит свои волосы в сторону и подставляет мне свою яремную вену.

И, черт возьми, как же соблазнительно просто сдаться, притянуть ее к себе, чтобы почувствовать, как все эти ее роскошные формы прижимаются к моему телу, пока я буду пить ее кровь. Но мы с ней не настолько близки – я не настолько ей близок, – и я не знаю, смогу ли я держать себя в руках с такой непомерной сенсорной перегрузкой.

К тому же мне хватает ума, чтобы понять, что Джексон пил ее кровь именно так, и я такой придурок, что в самый первый раз мне не хочется пить ее кровь так же, как это делал он. Да, она делает мне одолжение, это несомненно, но я все равно хочу, чтобы она знала, кто именно пьет ее кровь.

Однако ей я ничего об этом не говорю, а просто протягиваю руку и осторожно отвожу с ее лица упавшие на него волосы. А затем мои пальцы на секунду задерживаются на ее щеке – просто потому, что у меня есть такая возможность.

На ее лице отражается удивление, но, когда я улыбаюсь ей, она улыбается в ответ.

И тут я беру ее за руку.

– Что ты собираешься…

– Все хорошо, – говорю я ей, повернув ее руку так, чтобы стала видна нежная кожа внутренней части ее предплечья.

Я провожу большим пальцем по сетке голубых вен на ее запястье.

– Ты не возражаешь? – спрашиваю я, чувствуя, что мой голод усиливается и угрожает растерзать меня. – Ты все еще можешь передумать.

– Я не передумаю. – Ее губы изгибаются в лукавой улыбке, и она поднимает свое запястье к моему рту. – Делай что хочешь.

– Разве я не всегда делаю то, что хочу? – Затем, чтобы ей не надо было неловко тянуть руку, пока я буду пить ее кровь, я опускаюсь рядом с ней на колени.

На ее лице опять отображается удивление, но она ничего не говорит. И не отстраняется. Однако я все равно медленно наклоняю голову, давая ей возможность передумать. Но она не пользуется этим.

Так что я поднимаю ее руку к моим губам и нежно целую ее в ладонь в знак благодарности.

Когда мои губы касаются ее кожи, по ее телу пробегает дрожь, и она издает тихий гортанный звук. Я поднимаю глаза, чтобы убедиться, что она по-прежнему осознает, что происходит.

Грейс кивает и шепчет:

– Все нормально.

Я тоже киваю, и мои губы постепенно перемещаются с ее ладони на мягкую тонкую кожу внутренней стороны ее запястья. Я лижу ее, чтобы смягчить боль от предстоящего укуса.

Ее опять пробирает дрожь, она резко втягивает в себя воздух, и тут я кусаю.

Мои клыки пронзают ее кожу и мышцы и прокусывают вену. И ее кровь – густая, заряженная энергией, восхитительная – перетекает из нее в меня.

За двести лет моей жизни ничто никогда не имело такого чудесного вкуса.

Глава 61

Пей момент

– Грейс –

Я не знаю, каких ощущений я ожидаю, когда Хадсон кусает меня, но определенно не той бури чувств, которая бушует сейчас в моем теле.

Жар, холод, ощущение силы, ощущение слабости, уверенность, смятение, внутренняя потребность – такая острая. Моя потребность? Или Хадсона? Я не могу их различить – и не могу понять, есть ли между ними разница, – пока наши эмоции усиливают свой накал и сливаются в могучую симфонию потребностей и желаний, которая грозит заставить меня упасть на колени.

Но я знаю – если я сдамся, если позволю себе упасть, Хадсон остановится. А для этого еще рано, слишком рано, если учесть то, как он сдерживает себя.

А если я испытываю такие чувства сейчас, когда он ведет себя так осторожно, что же будет, если он перестанет сдерживать себя? Если он позволит себе пить мою кровь так, как – я это знаю – он жаждет?

Я могу определить это по его рукам, держащим мою руку – они дрожат от усилия сдержать жажду.

Я слышу это по его дыханию – медленному и ровному.

Я чувствую это по напряжению ее тела, пока он припадает к моей руке, беря у меня ровно столько крови, сколько необходимо ему, чтобы выжить.

И хотя часть моего сознания признательна ему за сдержанность, за его осторожность, другая – глубинная – часть моего естества желает, чтобы он сбросил цепи, которыми сковал себя, чтобы он просто дал себе волю.

Я не знаю, откуда во мне берется это желание, и не подвергаю его сомнению – только не сейчас, когда я тону в волне наших общих эмоций.

– Хадсон, – шепчу я, потому что не могу не произнести его имени. Оно бурлит в моей крови, пронзает мою душу, создает связь между нами, к которой я, кажется, не готова, но которой я внезапно начинаю отчаянно жаждать всем своим существом.

При звуке своего имени он поднимает голову, и его взгляд встречается с моим. В нем чувствуются отстраненность, тактичная дистанция, и на мгновение мне начинает казаться, что я неправильно его поняла. Что все эти эмоции, бурлящие во мне, принадлежат только мне самой. Но чем дольше мы смотрим в глаза друг другу, тем яснее я осознаю, что его отстраненность – лишь маска. Под ней скрывается отчаянная внутренняя потребность, такая же, как та, которая в эту минуту терзает и меня.

Глаза Хадсона, глядящие в мои, темнеют, и он перестает пить мою кровь и начинает отстраняться.

Но еще слишком рано. Он еще не готов, и – что бы он там ни думал – не готова и я сама. Так что вместо того, чтобы позволить ему перестать, я протягиваю руку и кладу ее ему на голову.

Он замирает, и в его глазах, прикованных к моим глазам, появляется вопрос. Я улыбаюсь в ответ, и на мгновение – всего лишь на мгновение – позволяю ему увидеть все то, что пылает во мне. Хорошее. Плохое. Боль и исцеление.

Хадсон рычит и начинает по-настоящему пить мою кровь – так, как он ее еще не пил.

Жадно, изо всех сил. Он пьет, и пьет, и пьет.

И я не мешаю ему. Нет, я показываю ему, что хочу этого, запустив руку ему в волосы и побуждая его выпить побольше. Выпить столько, сколько ему нужно, сколько он хочет. И он это делает.

Я не знаю, что это значит, и сейчас мне, по правде сказать, все равно. Мне хватает ума, чтобы понимать, что я не всегда буду мыслить так, как теперь. Рано или поздно я снова начну беспокоиться, сомневаться, сожалеть. Но в эту минуту я буду просто касаться его и позволять ему брать то, что мне так отчаянно хочется ему дать.

Глава 62

Ямочки и кудряшки

– Грейс –

Наконец насытившись, Хадсон осторожно отстраняется.

– Ты не…

– Со мной все в порядке, – перебиваю его я, потому что это правда. По большей части. А той части меня, которая чувствует себя немного странно и неуверенно после того, что между нами произошло, придется подождать. Отчасти потому, что я вымотана, а отчасти потому, что это сработало. Хадсон выглядит намного лучше, чем прежде.

Его лицо больше не кажется серым, дыхание больше не затруднено, и его лицо уже не выглядит осунувшимся. К нему вернулась его безупречность. Его манера двигаться тоже пришла в норму. В его походке больше нет скованности, нет заминок. Все его движения стали быстрыми, плавными.

Он видит, что я смотрю на него, и поднимает одну идеально вылепленную бровь.

– Тебе больше не удастся притворяться, будто я не нравлюсь тебе, – говорит он мне.

– А кто сказал, что я притворяюсь? – парирую я, но без особого пыла. – Возможно, я просто предпочитаю, чтобы мои спарринг-партнеры не теряли своей силы – и своей способности соображать.

Хадсон просто смеется, доставая из рюкзака мою недопитую бутылку воды:

– Тебе надо попить воды, – говорит он мне.

– Мне надо не пить воду,