а искать ее и найти, – отвечаю я, беря бутылку. – Но это может подождать до завтрашнего утра.

– Ты не можешь ждать до завтра, чтобы попить. – Он протягивает мне батончик с мюсли. – И чтобы поесть. Нельзя допустить, чтобы у тебя упал уровень сахара в крови.

– Ты говоришь как медсестра на мобильной станции донорства крови, которая, бывало, заезжала в мою старшую школу в Сан-Диего. – Я улыбаюсь, но беру батончик с мюсли, потому что мне хочется есть. И потому, что его совет кажется мне полезным. Нам совсем ни к чему, чтобы бледность, слабость и шаткость, от которых избавился Хадсон, прицепились ко мне.

Доев батончик, я ложусь на одеяло, пока Хадсон разводит маленький костерок в передней части пещеры при помощи кристалла из рюкзака и щепок, которые я собрала раньше. Может, предложить, чтобы каждый из нас воспользовался своим одеялом? Но мне не очень-то хочется заворачиваться в эту штуку как мумия, чтобы не испачкаться землей. К тому же немного смешно делать вид, будто последние два дня мы не спали в одной кровати. От пары ночей вреда не будет.

Но когда Хадсон укладывается на землю рядом со мной, я чувствую себя не так, как в последние две ночи. Совсем не так.

Я пытаюсь уверить себя, что это пустяки, что ничего не изменилось. Но я не настолько настроена на самообман, чтобы мне это удалось. Все изменилось, хотела я того или нет.

Я закрываю глаза и пытаюсь подумать о чем-то другом, но вижу перед собой только одно – ярко-синие глаза Хадсона, глядящие на меня.

Это Хадсон с его чумовым чувством юмора – Хадсон, который смеется над собой по меньшей мере так же часто, как и надо мной.

Это Хадсон, который беспокоится о чувствах какой-то маленькой тени просто потому, что она заявила свои права на него.

Это Хадсон, который скорее причинит вред себе самому, чем сделает что-то такое, что может навредить мне.

Черт возьми. Как же это произошло? Как же я перешла от мыслей о том, чтобы уничтожить этого парня, к мыслям о нем, о нем самом? И как мне это прекратить?

Хотя я и понимаю, что это плохая идея, я не могу не поглядывать на него краем глаза. Но это оказывается еще худшей идеей, чем я думала, потому что Хадсон не только еще не спит, он сейчас настороже и смотрит прямо на меня.

И теперь у меня нет никакой возможности притвориться, будто я не смотрю на него. В жопу такую жизнь.

– Как ты? – спрашиваю я, надеясь, что он подумает, будто я смотрю на него просто из участия.

– Вообще-то я собирался задать этот вопрос тебе.

– Я в порядке! – отвечаю я немного наигранно. – С чего бы мне быть не в порядке?

– Ну, не знаю. Может быть, потому что ты только что позволила вампиру напиться твоей крови? – отзывается он, и уголок его губ приподнимается в кривой улыбке. И что это – отблеск костра, или я вижу на его лице гребаную ямочку?

Должно быть, это все-таки отблеск костра, решаю я. Или впадинка. Может быть, эта впадинка образуется на его лице после того, как он слишком долго пьет кровь.

Конечно, это сомнительно, но это же все-таки может случиться, не так ли? Ведь все возможно.

Я испускаю тяжелый вздох и решаю не обращать внимания на то, что происходит с его лицом, что бы это ни было. Затем невольно выпаливаю:

– Что ты делаешь со своим лицом?

Его брови взлетают вверх.

– Извини, что? – Каким-то образом вид у него делается одновременно и оскорбленный, и веселый, отчего, вероятно, эта впадинка и становится более заметной.

– Эта штука сбоку от твоих губ. Она всегда там была?

– Какая штука? – спрашивает он, и на его лице отражается недоумение. Я могу это понять, ведь всему этому разговору нет никакого разумного объяснения, кроме одного – у Хадсона есть ямочка, а я об этом не знала.

– Эта впадинка.

– У меня на лице впадина? – Теперь в его голосе звучит явная тревога. Ну, еще бы. Это же тот парень, который носит белье «Версаче». Он проводит рукой по челюсти и спрашивает: – Впадина какого рода?

– Нелепая, – отвечаю я.

– А, ну тогда ясно, спасибо. В самом деле, ты можешь выразиться поконкретнее или мне просто надо… – Он продолжает водить ладонью по своему лицу, пытаясь нащупать эту впадину.

И, хотя довольно занятно смотреть, как он ощупывает свое лицо и психует, в конечном итоге мне придется прекратить его мучения. И лучше сделать это до того, как он сам протрет на своем лице впадину.

– У тебя есть ямочка, – обвинительным тоном говорю я.

– Ну да, есть. – Он смотрит на меня, прищурив глаза. – Об этом ты и говоришь последние пять минут? О моей ямочке?

Я тоже смотрю на него с прищуром:

– А если и так – что с того?

– А то, что это никакая не впадина. – Он произносит это с таким явным британским акцентом, что мне становится ясно – я здорово достала его.

К плюсам можно отнести то, что он больше не смотрит на меня так, будто в его голове бродят странные мысли. Так что теперь непонятное чувство в моем животе исчезло.

– Ну, не знаю. – Я делаю вид, будто изучаю ее. – По-моему, она здорово похожа на впадину.

Он сердито смотрит на меня:

– Это не впадина.

– Как скажешь, – отвечаю я, с трудом сдерживая улыбку. Спорить с Хадсоном так приятно – приятнее, чем делать что-либо другое с кем-либо другим. – Тебе лучше знать.

– Да уж, мне лучше знать, – соглашается он. – Если учесть, что это все-таки мое лицо.

– Да, но сейчас на это твое лицо смотрю я, – парирую я. – А не ты.

Он открывает рот, чтобы возразить, но затем просто громко вздыхает:

– Грейс.

Он произносит мое имя очень сурово и серьезно, и я отвечаю ему таким же тоном:

– Да, Хадсон?

– Почему ты затеяла со мной этот спор из-за ямочки?

– Честно? – Я пожимаю плечами: – Понятия не имею.

– Так я и думал. – Он снова вздыхает: – Ну так как, теперь я могу лечь спать?

– Полагаю, да, – небрежно отвечаю я. – Если только тебя не беспокоит эта впадина на твоем лице.

– Грейс.

– Что, Хадсон? – На сей раз я говорю самым ангельским тоном.

– Ничего. – Он обреченно качает головой: – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Затем, поскольку я не могу удержаться, я добавляю: – Наверное, тебе стоило бы лечь спать на том боку, где у тебя нет впадины.

– А тебе стоило бы вовремя остановиться, – парирует он.

Он прав, поэтому я закрываю глаза, чувствуя себя куда лучше по поводу всего произошедшего. Во всяком случае до тех пор, пока он не обвивает рукой мою талию и не притягивает мою спину к своей груди.

– Эй, что ты делаешь? – спрашиваю я, хотя не совершаю ни малейших попыток отстраниться. Потому что, хотя у меня снова начинает обрываться сердце, это все равно приятно. Очень приятно. Более того, это правильно.

Хадсон определенно это чует.

– Не делай вид, будто тебе не хочется находиться здесь.

– Из-за одних этих слов мне следовало бы отодвинуться.

Он убирает руку с моей талии.

– Давай.

– Я бы так и сделала, – говорю я. – Но тогда мне пришлось бы снова смотреть на твою впадину.

– Упаси бог. – Его голос звучит сухо.

– Завтра я собираюсь поискать воду, – добавляю я, улегшись поудобнее.

– Что-то подсказывает мне, что завтра ты сделаешь много чего.

Он не ошибается, так что я оставляю его замечание без ответа. И меня наконец уносит в сон.

Глава 63

Крестики-нолики и гнев

– Грейс –

Мое сновидение об острове Коронадо прерывает громкий визг.

– Хадсон! – Я торопливо сажусь. – Какого черта? Что это такое?

– Я собирался спросить тебя о том же. – Он вскакивает и начинает надевать ботинки. – Откуда доносится этот шум?

– Он однозначно звучит не здесь. – Если бы этот визг раздавался здесь, то со здешней акустикой у нас бы наверняка уже лопнули барабанные перепонки. А мы просто чувствуем себя очень некомфортно. – Может, снаружи умирает какое-то животное?

– Да нет, наверняка никакое умирающее животное не могло бы издавать такой громкий звук, – отвечает он, направляясь к выходу из пещеры.

Я следую за ним. Если это какое-то раненое животное, возможно, я смогла бы ему помочь. Когда мой отец был жив, он то и дело спасал раненых животных. Какой бы серьезной ни была травма