Лицо у него почти не отличалось цветом от пыльных берцев, зубы и белки глаз блестели, как фарфоровые.

— Темноты надо ждать, — сказал Артем. — Ночью выберемся.

Предложение было хорошее, но, увы, не осуществимое. Поле, в какую сторону ни поверни, было минировано-переминировано. Это чудо, что Мирон с Артемом до сих пор пребывали в целости, а не состояли из кишок и конечностей, разбросанных как попало.

— А что, если бегом рвануть? — задумчиво произнес Мирон.

— Вот именно что рвануть, — сказал Артем. — Бесплатное пиротехническое шоу. Потом лежишь такой, а твоя же задница к тебе лягухой подскакивает и вежливо так спрашивает: «Извините, это не вы меня потеряли?»

Их истеричный смех был прерван рокотом заработавшего «Утеса». Пулеметчик бил наугад, стремясь заставить залегших бойцов запаниковать и обнаружить себя. Очереди были короткие, расчетливые. Дых-дых-дых. Дых-дых-дых… Потом еще отрывистее: дых-дых… дых… дых… И вдруг быстро, не умолкая: ды-ды-ды-ды-ды-ды!

— Падлы, — сказал Мирон, ворочаясь в своей броне, как черепаха в панцире.

— Если выберусь, уеду к такой-то матери, — заявил Артем, просовывая пальцы под шлем, чтобы почесать взмокший лоб.

Солнце припекало не по-майски жестко. Продержаться по такой жаре до ночи будет непросто. Но придется. И отходить по минному полю тоже придется, никуда не деться.

Хоть пулемет умолк, и то радость.

— Молчит, — сказал Мирон. — Небось, миномет подтаскивают. Нужно отходить, — заключил Мирон. — Давай по очереди. Сперва я, потом ты.

— Договорились. По пятьдесят метров.

Артем пополз. Размеренно отталкиваясь коленями и виляя задом, он старался не думать о том, что каждый бугорок, каждая впадинка могут таить в себе смерть. Пока что враг их не обнаружил, и то хорошо. Они ползли вдоль едва заметной ложбины, пересекающей поле. Его давно никто не перепахивал, и комья успели затвердеть и слежаться. Бурьян торчал редкими клочьями, как борода у китайца. Хреновое прикрытие, но уж какое есть.

— Сука, — выругался позади Мирон. — И где только взялась на нашу голову? Пошла вон! Вот же увязалась!

Оглянувшись, Артем увидел худющую псину, которая неспешно трусила следом, явно рассчитывая на подачку от людей.

— Это Марта, — сказал он, приглядевшись. — Я ее откуда-то помню. Она беременная.

— Какая, хрен, разница? Нам от этого не легче. По ней нас вычислят.

Мирон как в воду глядел. «Утес», вражина, ожил в лесополосе, полоснул по полю длинной очередью. Собаку словно корова языком слизала — не поймешь, то ли удрала, то ли разлетелась в клочья. Товарищи вжались в землю, плюща физиономии. Рты и глаза наполнились пыльной трухой. Думать стало невозможно. Мысль была одна на двоих, двусложная, без конца повторяющаяся, бесполезная.

Хана. Хана. Хана.

Когда пулеметная долбежка прекратилась, Артем очумело заморгал слезящимися глазами. Над взрыхленной землей плавало серое марево. Артем чихнул, ударившись носом о землю. Потом еще и еще, уже удерживая голову в тяжелой каске. Настало время гранатометчиков.

Жах! В бурьяне, метрах в сорока, не больше, рвануло, подбросив тучку пыли, плавно поплывшую по ветру, подобно мультяшному призраку. Мирон хотел как-то это прокомментировать, но рвануло опять, немного ближе. По спинам и шлемам застучали комья земли.

— Кажись, из АГСа забрасывают, — сказал Мирон.

— Главное, чтобы из миномета не сыпанули, — сказал Артем.

— Не станут они себя обнаруживать из-за нас двоих. Гранаты пулять — это одно. А трубу наши сразу вычислят. Ответку пошлют.

— У них азарт взыграл. Сдавай назад. В ложбинке, может, не зацепит.

Едва они отступили, пятясь, как впереди поднялся взрыв, похожий на грязный куст, а потом такие кусты начали вырастать там и сям, пытаясь отыскать двоих людей, пережидающих обстрел совсем рядом.

— Десять, — насчитал Мирон, когда миномет умолк. — Ящик расстреляли. Теперь успокоятся. Разве что снайпера поставят раненых добивать. — Тебя зацепило?

Артем не мог ответить. Он умирал. Голова его была пробита от темени до самого рта, полного искрошившихся зубов.

— Эх ты, — пробормотал Мирон. — Что ж ты так…

— Все правильно, — сказал ему Артем. — Тогда ты, теперь я. По справедливости. Чтобы никому не обидно.

Это были его последние слова. Его жизнь оборвалась. И доктор Морт мог сколько угодно беситься, осознавая, что ненавистный ему человек ускользнул от него. Потому что психологом он был отменным, а кардиологом и реаниматором — никудышным.

Сердце Артема Дергача не выдержало.

И никто так никогда и не узнал, отправился ли он на новую войну или почил с миром. Эту тайну он унес с собой в могилу. Она очень скоро поросла травой и сделалась совершенно незаметной.

А весна продолжалась. Все всегда продолжается, когда кого-то уже нет.