Так вот. Дедушка негромко, что подзадоривало и распаляловнука, объяснял бабушке в меру своих сил, знаний и чистоты души, смыслпроисходящего вокруг бесовского шабаша, воспринятого стариками почти как конецсвета. Мыслями его я пользуюсь иногда в беседах с вами… Дьявольщину дедушканазывал дьявольщиной, Сталина говном ублюдком и ничтожеством, соратников его глистами,лобковыми вшами, аппендиксами, набитыми канцелярскими кнопками, убийцами,жульем и хамлом. Дедушка был консерватором и человеком верующим. Определятьвеличие времени по числу принесенных на алтарь идеи невинных жертв он не умел.Мириться с очевидной мерзостью и распадом, прикинувшимся энтузиазмом, не мог.

Внуку было семнадцать лет. Он аккуратно записывал в тетрадкучастые выступления дедушки и, неизменно их нумеруя, начинал так: «В интимныймомент N 17 я услышал следующие высказывания дедушки относительно процессов надврагами народа..» «Во время двадцать девятого интимного момента бабушкасогласилась с тем, что советско-германский пакт – это начало новой ужаснойвойны. Дедушка предложил начать запасать спички, соль, топленое масло, крупу,чай, сахар и спирт». «Интимный момент N 39. Разбор произведений советскихписателей. Ругали Алексея Толстого графом, проституткой и жополизом. Разошлисьво мнениях насчет талантливости. Бабушка согласилась, что поэзия и прозазадохнулись от восхвалений товарища Сталина. Дедушка прочитал вслух промуху-цокотуху и „федорино горе“, но к чему это я не понял».

Штук двести таких интимных моментов насчитал я в общейтетрадочке. Года полтора следил внук за дедушкой и бабушкой, подслушивал,записывал, нумеровал. Тетрадочка эта умрет вместе со мной когда-нибудь. Я унесуее в могилу. Человечеству есть чего стыдиться, но не могу я оскорбитьчеловеческой природы и души, дав людям взглянуть на страницы в линеечку. Этобыло бы жестоко. То, что я прочитал вам – невинные по стилю и содержаниюстранички. Для характеристики остальных – слов нет. Чувство, которое охватываетдушу при их чтении – невыразимо. Ведь природа его непонятна. Но оно хужесмерти, унижения, гадливости, боли, стыда, безысходности, оно хуже небытия.

Прочитав первый раз по указанию наркома тетрадочку, я глупорассмеялся, не поверил глазам своим и прочитал еще раз. Повидал я уже немалочерт знает чего к тому времени. Смерти, пытки, казни, кровь, слезы, чудовищныедоносы на близких – осб видел. Но, читая второй раз, я чувствовал, что белею,что опускаются у меня руки, что подгибаются ноги, что не видят глаза, чтонезависимо от моей воли подкатывает к сердцу такой страшный страх, какого небывает в патологически омерзительных сновидениях, и изо рта, стеная, вылетаетдух последней жизни… И если все-таки судьба моих родителей, моя судьба,миллионы ужасных судеб имели отношение к Жизни и Смерти, то тетрадочка та неимела ни к Жизни, ни к Смерти никакого отношения… Человек не мог ее написать!Она была, как казалось мне, безобразней всего, что я знал, читал, видел ипережил. И, дочитав тетрадочку до конца, дочитав только потому, чтобессознательно надеялся дойти хоть до мельчайшего подобия человеческого на еепоследней странице, в последней строке, в точке, вместо которой оказалось тривосклицательных знака, я сполз со стула и полчаса провалялся на полу, не блюя,наверное, только от слабости.

Я не мог не дать ход делу дедушки и бабушки. Но сделал все,чтобы они не узнали о тетрадке внука. И они не узнали. Рискнув, я посоветовалим подписать пятьдесят восьмую, пункт десять, агитация и пропаганда, сочинилкакой-то бред, приложил пару анекдотов про Буденного, старики благодарностьюрасписались, получили всего по пять лет и попали в тихое хозяйство под Омском.Во время войны их освободили…

Внука я вызвал к себе. Ничего особенного во внешности.Отправляю на экспертизу к психам. Абсолютно нормален… Беру его заявление.

– Как же, говорю, принять вас на работу в органы, есливы предаете дедушку и бабушку?

– Я не предаю, а выдаю. Предают друзей. Они же –недобитые враги. Я не мог остаться в стороне.

– В интимный момент номер один?

– Да! Именно в эти моменты люди предельно открываютсядруг другу. Я был бы неплохим специалистом добыванию материалов в интимныемоменты жизни врага.

– Поясните, что такое интимный момент?

– Это – момент, когда два близких человека откровенновыдают друг другу мысли об отношении к нашему времени, к Сталину, к фашизму, кстроительству новой жизни, – голосом отличника ответил внук.

– Кроме того, я не признаю кровного родства.

– А вы знаете, – говорю, – что в один изинтимных моментов, не пронумерованных вами, дедушка и бабушка зачали вашегоотца?

– Да. Конечно. Знаю.

– В органы вас не возьмем. Вы потенциальный предатель.Или вы любите нас больше дедушки и бабушки?

– Клянусь! Я мечтаю о работе в органах с четвертогокласса!

– Не верю! Сейчас полно сволочей и врагов, мечтающихпробраться в наши ряды! Вы арестованы!

Я передал внука своему коллеге, и он признался-таки ему, чтопытался пробраться в органы для работы в дальнейшем на фанкистскую разведку.Десять лет. В лагере он и подох, быстро опустившись до последнего предела.

Странно! Смотря на него и разговаривая, я почему-то неиспытывал ни ужаса, ни омерзения. Меня не тошнило. А зря Я бы блеванул прямо вего обыкновенные, невыразительные глаза… Вот она, эта общая тетрадочка…

Мне сегодня больше черной и розовой нравится жемчужинабелая. Вот – мягкость и чистота! Вы вручили ее Вигельскому, получив заключениео смерти Коллективы?.. Да или нет?.. Нет. Так вот. Супруга Вигельского, бойкаяи хищная еще старушонка, всегда подозревала вас, как убийцу… Жемчужина, сказалаона, исчезла из дома в день гибели Вигельского в проруби. Покойный сдрагоценностью не расставался даже на рыбалке и в постели. Вот она – прелесть!Как она к вам попала обратно?.. Зачитать показания Вигельской? Ах, вы все-такипередали белую доктору? Это был не гонорар за мошенничество и пособничество вубийстве, а обмен. Сначала вы обменяли жемчужину на изумруд. Потом Вигельскийпередумал, жемчужина снова оказалась у вас, а доктор вдруг утонул. Логично.Убедительно. Но до поры, до времени. Я вас все-таки раскалываю потихонечку…Зачем мне это нужно, не скажу.

Почему вы не захотели, чтобы я читал показания Вигельской?..Вдруг я беру вас на понтяру? Проверили бы хоть. Вы ведь не первый раз такпопадаетесь… Апатия, говорите?.. А как девчонки? Как Глуни мои? Только непритворяйтесь джентльменом. Не любит он, видите ли, распространяться о мужскихделах! Да вы такое трепло по этой части, что уши вянут, когда записи слушаешь.Ну, так как мои Джеймс Бондихи?.. И вам, действительно, нужно одну любить, адругую ненавидеть? И это называется «бутербродик» или «комплекс Сциллы иХарибды»? Ну и козел! Откуда это у вас такая тяга к любви и ненависти? Можетбыть, остаточный неврозик, прижитый с Коллективой или с Идеей?.. Да! Нелегкаваша половая жизнь! Электре Ивановне известны эти штучки?.. Она святая женщина.Восторженная фригидность. Интересы лежат главным образом в доме и семье. Онавам дорога. Друг. Никогда не продаст… Дочь тоже вас не продаст. Значит, дорогавам Электра Ивановна? .. Хорошее чувство. А вы ей дороги? .. Она всего этого непереживет. Так. Убивали Коллективу?.. Твердое «Нет!»… То есть, как это выможете сознаться только ради моего удовольствия?.. Спасибо. Туфта мне не нужна.Тогда «Нет!». Хрен с вами. Глуням можно улетать? У них в «Интуристе» сочинскомдел по горло… Хорошо. Если до седьмого ноября не разберетесь в ненависти илюбви, Глуни улетят. Улетят!.. Что? Что? Рассказать еще что-нибудь о Сталине.Понравилось? .. Успеете. Пора вам и мне папашку вспомнить.