Сижу я однажды в комнатушке, наблюдаю за происходящим всталинском кабинете. Держу на мушке прицела скорострельного «Смит-Вессона»каждого приближающегося к Сталину. Улыбаюсь намекам вождя типа «Собаке –собачья смерть», «Собака лает, а ветер носит»… Входит вдруг к нему невзрачный,серый, как крыса, востромордик в очках. Уставились на Сталина белые глазки.Костюм висит мешковато. Выражение всей фигуры – бздиловато-подобострастное с готовностьюустроить по приказу вождя показательное изнасилование собственной матери настадионе «Динамо». Сталин его распекал, распекал, трубку даже выбил о сероседойчереп, а пепла с ушей не сдул, кулаком стучал, списки какие-то показывал, потомтихо сказал:

– Я уверен, товарищ Вышинский, что когда ленивомукобелю делать нечего, то он свои яйца лижет. Идите! Конец тебе, крыса, подумаля тогда, покраснев, впрочем, от пословицы… Сталин нажал кнопку и радушновстретил, выйдя из-за стола очередного посетителя, вашего папеньку… Не будуописывать своего состояния, близкого к шоку, Взяв себя в руки, я прикинул, чтоесли в какой-то «интимный момент» я врежу Понятьеву между рог пулю-другую, топулек и на Сталина хватит, и на себя останется.

Старые друзья распивали «Хванчкару», закусывали травками исулгуни, а я представлял, как плюхается после первого выстрела папенька вашлбом в тарелку лобио, не успев выплюнуть изо рта пучок зелени… Сталин непонимает, в чем дело, начинает, наложив в штаны, метаться по кабинету, я, травяего и не подпуская к двери, кокаю то фужер, то статуэтку Маркса, то лампочку,он падает на колени, ползет к амбразуре, молит о спасении, снова забивается подстол, но я выгоняю его выстрелом в пятку наконец, ору через дыру: это тебе заколлективизацию, сука! За все!!.. Первую пулю всаживаю в пах, вторую, послетого как он похрипит и помучается, прокляв в последний раз Идею, – вживот, третью – в ухо…

Потом, думаю, упаду на колени и скажу отцу Ивану Абрамычу,что вот, отец, месть моя. Прими сына, попроси Господа Бога самолично, чтобыпростил он меня, учтя смягчающие обстоятельства, чтобы принял хоть куда идозволил нам свидеться. Я иду!.. Кончаю с собой и представляю, как прибегаютМолотов, Каганович, Буденный с саблей, Ежов с наганом, хохочут радостно, Сталинапинают как дохлую кошку, друг с другом цапаются, и думаю: нет, без Сталинавообще черт знает что будет!

Всеобщее тогда бытовало в башках заблуждение насчеттрагической незаменимости Сталина. Представлял я расправу, но однако ухо востродержал: ждал собачьей какой-нибудь фразы Сталина. Но вот уже, потрепавшись,Понятьев уходит, а речи ни о каких собаках так и не было. Наоборот,возвратившись, Понятьев пригласил Сталина на охоту, пообещав показать в делеодну из последних в России свор породистых борзых. Сталин замахал руками. Чтоты, что ты! Он занят. Собак терпеть не может. Вот придет час, и он отдаст всегосебя великолепной охоте, с соколами, с капканами, с красными флажками! ИПонятьева пригласит, а из собак с некоторых пор он любит одну металлическую, нарадиаторе «Линкольна»…

Плохо было мое дело, гражданин Гуров. Сталин, чтобы не вышлоошибки, вызвал меня и растолковал все насчет Понятьева. Свой, мол, в доску.Волкодав. Ужасный убийца, но предан до слепой кишки лично ему, Сталину. Смотри,Рука, слушай и запоминай. Скоро мы отлично поохотимся…

Плохо было мое дело! Крепко держался на ногах Понятьев.Крепко. Не раз жалел я, что не угрохал тогда обоих… Вы правильно заметили. Могя в один миг стать исторической личностью. Но не стал. Мне, в отличие от вас,плевать на популярность в веках. Я был абсолютно уверен, что Сталин полетит ковсем чертям в преисподнюю, как только перебьет самых ярых, самых фанатичных,самых дьявольских служак Идеи. Останется в пустоте и полетит в тартарары, апустоту заполнит постепенно жизнь… Новые всходы… Корчевка пней… Возрождение…Дураком я был, а Сталин – зверем с мощньим нюхом и слухом… Его вы тоже любили иненавидели?.. И да, и нет…

Пашка, вот тоже, Вчерашкин, он секретарем обкома тогда был,вбегает ко мне в кабинет тридцатого июля сорок первого года, ни слова не говоряхватает за грудки и головой – об стену меня, об стену, об стену.

– Сука! – орет. – Тварь! Зачем ты его спас,зачем, зачем? – Истерика с Пашкой. Я говорю:

– Ошалел! Пошли отсюда! Ошалел, мудак!

Идем по Красной площади. Прислонились к белому камню лобногоместа, на храм чудесный смотрим, слезы текут от бешенства и боли по пашкинымщекам, руки трясутся, зубы стучат и глухо Пашка говорит:

– Сука! Сука! .. Что он наделал, Вася! Зачем ты егоспас? .. Зачем ты меня спас? .. Мы вот стоим, а там тысячи разом сейчасподыхают, рвут их на куски бомбы и мины, пришивают пули, корежат осколки! Чтоон наделал, Вася! И эта блядь говорит потом: братья и сестры!.. Блядь! Грязнаяблядь! Кто послал его на наши головы, кто?.. На фронт уйду! Не могу! Подохну!Двину дивизию на Москву, Сталину из жопы ноги выдеру и всем народом гитлерюгусокрушу!.. Солдатиков, Вася, армиями в плен берут! А другие орут в атаке: Зародину, за Сталина… умирают за него! За грязную, повинную в бойне блядь. Вася,все с ума сошли!.. Пойдем напьемся… не могу!.. Вон – вечно живой труп перевозятв тихое место. Большей ценности у них нету!.. Напьемся, Вася, и – нафронт!.. Перевозят ленинское трухлявое чучело, а там миллиарды оставлены, труднаш, урожай, скот… Детишки там, Вася, бабы… Боже ты мой!

– Я сам чуть не вою, но, чтобы успокоить дружка,говорю:

– Пошли, Пашка! Выставлю я тебя сейчас в музее, какплачущего большевика.

– Я не большевик! Я ебал большевизм! Я –русский! – орет Пашка. – Барин я! .. Барин! Секретарь обкома!Помещик. Государственный капиталист! Хозяин! Губернатор! Ебал я социализм всветлое будущее всего человечества! Мне людей и богатство народное жалко! ..Ебал я вашу идею!.. Дивизию хочу!

– Все мы, – замечаю, – идею эту ебем. Тольковот она с нас не слазит.

Вижу: человек с ума сходит, белки глаз пожелтели, беру итащу его силком с площади, двух лягавых шуганул своей красной книжечкой.

Так что не раз приходилось мне кой о чем глубоко сожалеть,гражданин Гуров. Не раз…

Вы чего опять плачете? Может, сожалеете, что не воевали?Нет? .. Не простите никогда коту и собаке только потому, что они не люди,гнусного предательства? Вы считаете, что у людей может быть оправданиеподлости, ибо люди грязнее, и подлости их, соответственно, простительней.Животных же прощать не надо, так как простить невозможно: они чисты… Идея не изсамых нормальных… Хватит рыдать! .. Я кому сказал: хва-тит рыдать!..

Вы лучше представьте своего папеньку в «интимный момент»чтения им отречения и стенограмм ваших показаний о содержании разговоров сдрузьями и коллегами. Вы в там и лишненького на всякий случай наплели…

Представьте папеньку и меня, следящего за выражением ицветом его лица, за расширяющимися постепенно глазами, за тем, как лицо,проклятое лицо моего врага становится таким растерянным, смятым и жалким, чтомне не было надобности загребать его вот в эту руку… А вы ведь – не кот, непес, вы – сын… Сын… Сын… Удар этот доставил мне тогда большоеудовольствие… Я уж хотел мываться поизощренней над основами советской педагогикии так далее, поиграть с раненым зверем, подразнить его, но зверь неожиданновзял себя в руки, плюнул в ваш адрес и сказал, бросив на стол грязные бумажки: