Сильвию я больше никогда не встречала. Не знаю, виделись ли они с отцом. Иногда тем летом, да и потом, я слышала, как поздними вечерами он говорил с кем-то по телефону. Но с кем и о чем — мне неизвестно.

Когда он оставался дома, то подолгу перебирал дедушкины вещи. Его старинные дубовые часы теперь тикали в нашей гостиной. Крошечные бабушкины ложки украсили лимонно-желтую стену в кухне. А детские сапожки, подкованные серебром восемьдесят лет назад, поселились на полке в гостиной.

Отец никогда не говорил о Сильвии прямо. Тем летом мы старались делать вид, что некоторые события просто не происходили. Человеческий разум — могучая сила, а два человеческих разума — в особенности.

Где-то в июне в наш почтовый ящик опустили полицейский отчет по маминому делу. В нем наверняка содержалась информация о судьбе того погибшего пешехода. Я успела лишь краем глаза увидеть документ — папа быстро скомкал его и бросил в камин к газетам для растопки. Мы словно научились совершать воображаемое путешествие в то время, где правила хронологии и согласования, действия и противодействия отличались большей расплывчатостью и меньшей четкостью. Но однажды папа все-таки упомянул о Сильвии.

Стояла ясная ночь, в небе висела почти полная луна. Мы с папой отправились на прогулку до начальной школы, где по его предложению решили покидать мяч на поле.

— По-моему, ты не все понимаешь, — сказал он дорогой. Мы брели в свете фонарей. Я испугалась продолжения разговора.

— Знаешь, в чем заключается парадокс? — спросил папа.

Он сделал паузу и потер лоб. Силуэты крыш поблескивали на фоне темного неба.

— Не думаю, — ответила я.

Я крепко сжала озябшие руки в кулаки и спрятала их в рукава куртки. Наше дыхание на воздухе превращалось в пар. Я никак не могла привыкнуть к холоду долгого мрака.

— Парадокс заключается в том, что иногда правы обе стороны.

Папа поднял голову к небу. На его затылке виднелась маленькая плешь. Я подумала, что время одинаково безжалостно ко всем и ко всему.

— Просто не забывай об этом, ладно? Не все на свете однозначно, — добавил он.

Мы дошли до стоянки и нашли лазейку в изгороди. Помню хруст искусственного дерна под нашими подошвами. К тому времени на улицах не осталось ни одного живого растения.

Футбольный мяч поблескивал при всполохах полярного сияния. Папа стоял на воротах, пока я забивала голы. С течением месяцев бить по мячу в воздухе становилось все труднее: увеличивалась не гравитация, а центробежная сила. Я ощущала ногой тяжесть мяча.

— Слышала, они нашли новую планету, похожую на Землю, — сказал отец, когда мы двинулись обратно к дому.

— Да ладно! А где? — оживилась я.

— Далеко отсюда, двадцать пять световых лет.

По дороге проехала вереница машин, на мгновение осветив ряд пеньков перед школой.

— Получается, нам это не поможет, — расстроилась я.

— Нам — нет, — подтвердил он.

Некоторое время мы шли молча. Я застегнула куртку до горла. Бутсы скрипели по асфальту.

— Спорим, в этом году ты поедешь на сборы, — сказал папа. Небо над нами рассекали зеленые и лиловые полосы.

— Может быть, — ответила я.

Но думаю, мы оба знали, что никаких футбольных сборов в ближайший год не предвидится.

Отовсюду доносился стук топоров и слышался визг циркулярных пил, режущих железо. Под землей росли сотни радиационных убежищ.

Дни продолжали увеличиваться. К четвертому июля наши сутки достигли семидесяти двух часов.

Темными днями того лета мы с Сетом — два бледных и все еще растущих создания — часто бродили при свете уличных фонарей. Сет снова выглядел здоровым, казалось, что с ним все в порядке. Мы по очереди катались на его скейте по окрестным холмам. Покупали конфеты в лавке, пили газировку на пляжных утесах. Дежурили около умирающих китов.

Но однажды у него пошла носом кровь. На майку упало несколько капель.

— Ничего страшного, иногда бывает, — успокоил он меня, вытирая нос тыльной стороной ладони и доставая из кармана платок. Мы гуляли по берегу темного шумного океана. Сет запрокинул голову и зажал нос. Кровь быстро намочила платок.

— Точно? Может, тебе показаться моему папе? — предложила я.

— Да незачем.

Через несколько минут кровотечение остановилось. Больше я ничего странного не замечала. Сет отлично скрывал другие симптомы.

Дом Сильвии продолжал пустовать. Во дворе стояла табличка «продается», проваленную крышу по-прежнему прикрывал пластик. Покупателей не находилось. Во время одной из прогулок мы с Сетом заглянули в окно. На полу — там, где раньше стояло пианино — темнело пятно, на ветру мягко позвякивала музыка ветра. Вот и все, что напоминало здесь о Сильвии.

Иногда я размышляла над тем, куда она уехала. По телевизору часто показывали колонии сторонников реального времени и их жителей. Я искала Сильвию в каждом кадре, но так ни разу ее и не увидела.

Тем же летом в Циркадии, когда отметка термометра поднялась выше пятидесяти семи градусов, в течение дня, длившегося сорок один час, практически одновременно от солнечного удара скончались три человека. Колонии в скором будущем собирались запрещать. С увеличением суток неспособность человека адаптироваться к ним становилась все более очевидной. Обещания замедлить время оставались беспочвенными. У сторонников реального времени из-за долгих периодов бодрствования началось нарушение когнитивных функций. Часть людей перешла обратно на часовое время. Среди тех, кто продолжал жить в колониях, многие начали сходить с ума. В Айдахо обнаружили целую общину, члены которой находились на грани голодной смерти. Они бредили и страдали галлюцинациями. Несмотря на то, что их кладовые ломились от консервов, они просто перестали есть.

В то лето нехватка продовольствия стала ощущаться очень остро. Пошла волна самоубийств. Чуть ли не каждый день находили новые трупы с ядом в венах.

Свежая еда появлялась в продаже все реже. В июле правительство запустило кампанию «Живой сад», направленную на поддержку выращивания собственных продуктов в крытых теплицах. Повсюду распространяли наборы морозоустойчивых семян и инструкции по уходу за ними. Мы пытались вырастить морковь, но она уродилась хилой и мелкой. Ей не хватало искусственного освещения. Только грибы росли в изобилии.

Чтобы восполнить недостаток микроэлементов, мы горстями глотали витамины. Вскоре они тоже стали дефицитом. В то лето мамина коллекция консервированной еды сильно пополнилась. Банки заняли всю столовую.

Мы с Сетом часто представляли, каким станет мир, когда исчезнут люди. Мы слышали, что пластмасса переживет всех, и воображали, как от домов на нашей улице останутся груды труб, конструкторов «Лего», полимерной посуды «Тапперваре», пляжных ведерок, компьютерных чипов, мобильников и электробритв. Сверху будут валяться бесчисленные бутылки всех мастей, с которых в течение десятилетий станут облезать этикетки. И все эти горы пластика будут знай себе потрескивать под палящим, безжалостным и безжизненным солнцем.