— Прикинь, сколько останется зубных щеток! — сказал Сет.

Однажды нас восхитил комар, прилетевший на свет лампы над крыльцом.

— Ты только посмотри! — воскликнул Сет, рассматривая насекомое своими большими слезящимися глазами.

Нас поразила красота его движений, его утонченность и элегантность. Мы не сомневались в том, что это последний представитель дикой фауны на планете.

Мы бродили по ущелью с фонариками. Украдкой смотрели на солнце из-за штор. Валялись в темноте на спине и наблюдали за полярным сиянием так, как другие дети разглядывают облака.

Иногда мы целовались ночью, стоя на подъездной дорожке. До сих пор помню, как прижимались к моим губам его губы, помню сладкий вкус его жвачки.

Иногда создавалось впечатление, что память изменяет нам. Я чувствовала, что забываю черты дедушки. Я не помнила, какой мама была до болезни. Мне казалось, что ее кожа сильно увяла и погрубела за последнее время, но я уже не знала, так ли это на самом деле. Звуки пианино Сильвии полностью выветрились из моей головы. Ушли ощущения солнечных лучей на лице, аромат клубники, вкус лопающегося под зубами винограда. В памяти смутно всплывало время, когда утром солнце вставало по часам, неторопливо таял туман, мягким светом начинался новый день.

Но иногда порыв ветра или случайный запах будили во мне прошлое. И я на минуту задавалась вопросом, почему на горизонте не видно ни одного дерева. В ушах начинала звенеть тишина — и я понимала, что птицы уже не поют.

На других континентах начался голод. Мы старались внушить себе мысль, что нам еще очень повезло.

В августе того года служба электрокомпании перекопала нашу улицу. Из-за участившихся землетрясений понадобился ремонт. Рабочие в оранжевых жилетах с помощью пневматических отбойных молотков сняли часть асфальта, чтобы добраться до тянувшихся под землей кабелей. Через несколько часов после окончания работ они положили свежий цемент взамен разрушенного старого. Когда они уезжали, цемент еще не высох, поэтому рядом они поставили два оранжевых конуса с желтой предупредительной лентой.

Мы с Сетом присели на корточки рядом с незастывшим цементом — у нас появилась возможность оставить свой след в истории, но мы не знали, в какие слова его облечь. Я чувствовала тепло касавшегося меня Сета. В свете фонарей мы начали обсуждать надпись.

— Что бы мы ни написали, это сохранится надолго, — сказал Сет, глядя на дорогу и по привычке покусывая губу. Я уже знала все его привычки. Он бросил на меня взгляд. — Может, на всю нашу жизнь.

На меня нахлынули грусть и предчувствие будущего горя.

Гладкая поверхность цемента напоминала свежий снег и источала аромат морской соли. Мы так долго обдумывали текст, что цемент почти высох на открытом воздухе.

Земля продолжала вращаться вокруг своей оси. Проходили дни, плеяды звезд проплывали по небу. Постепенно мы научились спать белыми ночами в радиационных убежищах, которые все выкопали у себя во дворах. Внутри пахло пылью и камнем. Забыть о том, что находишься под землей, никогда не удавалось.

Лето постепенно катилось к завершению и вдруг кончилось.

О том, что случилось потом, сохранилось много записей. Хотя я сильно сомневаюсь, что имя Сета фигурирует в каких-то отчетах, кроме моего.

Он не мог скрывать свое состояние вечно. Однажды мы шли с пляжа домой, фонари светили нам в спину. Только начинало темнеть. Луна висела низко в небе, едва виднеясь над крышами домов.

По дороге мы ели кислые конфеты из пакетика. Сет смотрел на звезды.

— Если бы люди могли отправиться на Марс, ты бы полетела? — спросил он.

Я обожала его манеру размышлять на подобные темы.

— Нет, наверное, я бы испугалась.

— А я бы полетел. Мне так хочется чего-нибудь в этом роде.

Через несколько секунд я услышала, как из его руки выпали конфеты. Я помню, как целлофановый пакетик шлепнулся об асфальт. Конфеты раскатились в разные стороны.

Я почувствовала, как его тело привалилось к моему плечу. Затем он рухнул на землю.

Наверное, я только тогда поняла, что мир изменился и никогда уже не будет таким, как прежде.

Я закричала, я повторяла его имя, я смотрела в его глаза — полуприкрытые и пустые. Голова Сета перекатывалась из стороны в сторону. Тело на тротуаре билось в судорогах.

Я преодолела бесконечное, как мне показалось, расстояние от дороги до двери ближайшего дома. Я бежала, как во сне, земля уходила у меня из-под ног. Мне до сих пор иногда снится этот сон. Я стучала в дверь обоими кулаками. Я задыхалась, умоляя о помощи появившуюся на пороге женщину. Я заразила ее своей паникой, и она завопила в трубку таким же страшным, как у меня, голосом: «Господи, мальчику стало плохо на улице!»

В первые мгновения я испытала благодарность, но потом мне захотелось, чтобы эта женщина ушла и не наклонялась над ним вместе со мной. Сет продолжал извиваться на земле, его голова дергалась. Мои слабые руки не могли удержать его, а разум оказался еще беспомощней, чем руки. Никто не имел права смотреть на нас в эти сокровенные минуты.

Припадок закончился, но Сет провел ту ночь в больнице. Когда он вернулся домой на следующий день, он позвонил мне и сказал то, о чем я уже догадалась:

— Они думают, что это синдром.

Эти слова раздавили меня своей тяжестью. Я ответила:

— Я так и знала.

Мы немного помолчали. Я слышала в трубке его дыхание.

— Но я не переживаю, — продолжил он. Я ему не поверила. — Ведь твоя мама нередко прекрасно себя чувствует?

— Типа того, — согласилась я и не стала говорить, что его случай уже тогда выглядел гораздо серьезнее маминого.

Сет начал стремительно терять силы. Вскоре он проводил большую часть времени в постели. После школы я сразу бежала к нему, и мы вместе смотрели кино, или играли в карты, или просто наблюдали за звездами из окна его комнаты.

Однажды он предложил:

— Давай, когда я поправлюсь, построим во дворе крепость и установим там твой телескоп.

Разумеется, я сразу согласилась.

У меня разрывалось сердце, когда я смотрела на его исхудавшее, изможденное лицо.

Иногда он закрывал глаза, превозмогая внезапный приступ головной боли. У него постоянно шла носом кровь. Он все меньше говорил. Заброшенный скейт валялся в углу комнаты.

Еще через некоторое время ему стало трудно ходить. Я чувствовала, что он ускользает, уплывает от меня, как льдина в море.

Папа Сета не вывел кукурузу, над которой работал — ту самую, способную расти без света. Он просто сдался и закрыл лабораторию. А потом однажды осенью он решил, что им с Сетом нужно переехать в Мексику. Говорили, что там слабее радиация.

Я хорошо помню, как Сет сообщил мне о своем отъезде: