Как ни странно, но самое серьезное влияние события 1830-х гг., если не считать Греции, оказали на страну, которую меньше всего затронула Французская революция. Британия столкнулась с политическим побочным эффектом экономического успеха. Индустриальная революция изменила социальную географию страны в степени, еще неизвестной на континенте. В 1801 г. население Британии составляло 9 млн человек. К 1841 г. оно уже насчитывало 16 млн плюс 8 млн ирландцев. Деревни обезлюдели, а города переживали бум. Крупнейшими после Лондона городами были уже не Йорк, Бристоль или Норвич, а Манчестер, Бирмингем и Лидс. Социальная структура менялась, появлялись новые лидеры. Определяющими Британию институциями были теперь не загородная собственность и церковь, а фабрики, заводы и быстро растущая железная дорога.

Британская политика не отражала этих изменений. Парламент, может, и держал под контролем непопулярного монарха Ганноверской династии, но сам он народу был не подотчетен. Палата лордов, состоявшая из знати и духовенства, наложила вето на реформы. Системой местного самоуправления заправляли аристократы. Англиканская церковь отживала свой век. Парламент представлял четверть миллиона избирателей – гораздо меньше, чем во Франции или Испании, причем проживали они в основном в сельских округах и отсталых городишках. Большая часть промышленных центров была вообще не представлена в парламенте.

Но британскую государственность издавна направляли и развивали либеральные идеалы политического истеблишмента. Он даровал стране исключительно способных лидеров, в числе которых были Уолпол, отец и сын Питты, лорд Ливерпуль, Каслри и Каннинг. Все они смягчали консервативность терпимостью к реформам. Народ Британии мог гордиться свободой собраний и относительной свободой слова. Возможность высказаться была у Иеремии Бентама с его радикальной философией, у Элизабет Фрай, ратовавшей за тюремную реформу, у Ричарда Кобдена и Уильяма Хаскиссона, выступавших за свободу торговли. Власти терпели язвительных карикатуристов вроде Гилрея и Крукшенка, в то время как во Франции их гильотинировали бы.

В 1819 г. это благостное с виду затишье взорвалось: солдаты по приказу запаниковавших местных властей разогнали мирный митинг за избирательную реформу на площади Святого Петра в Манчестере. Одиннадцать человек было убито, около пяти сотен ранено. Авторы газетных заголовков окрестили произошедшее «бойней при Петерлоо». Где угодно в Европе такой инцидент прошел бы незамеченным. «Только в Англии это стали бы называть бойней», – писал один французский комментатор. Но общественное и политическое мнение было шокировано. Крайние консерваторы сочли событие предвестием Британской революции. Либералы посчитали его призывом к срочным реформам.

В 1830 г. умер одряхлевший Георг IV – такой тучный, что даже на публике появлялся крайне редко. Всеобщие выборы, обычные после смерти монарха, с небольшим отрывом выиграл тори герцог Веллингтон. На призывы к реформам он ответил: «Пока я занимаю в правительстве хоть какую-то должность… я всегда буду считать своим долгом противостоять таким мерам». Реформы, сказал он, это первый шаг к революции. Его замечание вызвало в Британии беспрецедентную реакцию. Оно вытолкнуло на улицы толпы людей. Веллингтона прозвали «железным герцогом» не за военные успехи, но за реакционную политическую непреклонность.

Веллингтон посчитал, что должен уйти в отставку, и к власти пришли виги во главе с лордом Греем. В 1831 г. Грей представил билль, предусматривающий серьезную реформу избирательной системы. Он предлагал лишить представительства в парламенте почти шестьдесят «гнилых» (практически полностью обезлюдевших) избирательных округов, что аннулировало бы 168 депутатских мест, зато практически удвоило число избирателей – до 650 000 человек – и обеспечило бы новым городам представительство в Вестминстере. Билль столкнулся с оппозицией – сначала со стороны тори в палате общин, а затем, когда после повторных выборов перевес оказался у реформаторов, со стороны палаты лордов. В политике кипели страсти. Правительство давило на нового короля, Вильгельма IV (1830–1837), требуя дворянских титулов для реформаторов, чтобы ввести их в палату лордов, и это, наконец, привело Вильгельма и Веллингтона в чувство. В июне 1832 г. законопроект был одобрен. Парламент уцелел.

В 1832 г. Британия, которую вряд ли можно было назвать демократической в полном смысле слова, доказала, что политических реформ можно добиться, не прибегая к вооруженному мятежу и не выходя за конституционные рамки. Центральные институты государства – король, парламент и его лидеры – никогда не теряли контроля над ходом дебатов. Даже Веллингтон принял изменения как должное. Когда в 1833 г. некто поинтересовался его мнением о реформированном парламенте, Веллингтон сказал: «Никогда в жизни не видел столько плохих шляп».

Новый виговский парламент оправдал опасения консерваторов. Он запретил детский труд и принял закон об оказании помощи неимущим, хотя и в виде, жестко высмеянном Чарльзом Диккенсом. Приходские советы заменили муниципалитетами. Парламент легализовал тред-юнионы (профсоюзы), а тех активистов, которых депортировали в Австралию за создание «преступного сообщества», например Толпаддлских мучеников, вернули домой. В 1833 г. был принят Акт об отмене рабства, запрещающий работорговлю в колониях, – Уилберфорс успел услышать эту новость буквально за несколько дней до смерти. В 1834 году, словно символизируя весеннюю политическую уборку, сгорел Вестминстерский дворец, и на его месте построили роскошное здание в готическом стиле, которое будет ассоциироваться с новой постклассической эрой в церкви и государстве.

Три года спустя на трон Британии взошла чопорная восемнадцатилетняя принцесса Виктория, которая вскоре выйдет замуж за своего безукоризненного немецкого избранника принца Альберта. Может, новые викторианцы и были чопорными, но они не сидели сложа руки. Британцы не отправляли солдат на подмогу испанским либералам, польским мятежникам или освободителям Италии. Парламент вигов, где заправляли Грей, Мельбурн и Пальмерстон, придерживался в основном политики невмешательства, завещанной Уолполом и обоими Питтами. Британцы того времени напоминают современных обитателей Кремниевой долины: они со всей страстью предавались исследованию новых технологий и новых горизонтов. Пока остальная Европа устраивала революции, Британия строила корабли, паровые машины и производила ткани. В 1841 г. новая железная дорога, постройкой которой руководил Брунель, связала Лондон с Бристолем. Заграничные владения Британской империи разрослись до такой степени, что ей принадлежала теперь большая часть суши. Четвертая часть человечества жила в условиях нового британского мира, который сама Британия считала достойным преемником мира Римского – новым Pax Britannica.

39. Людовик XIV Французский и его семья. Жан Нокре, ок. 1670. Дворец Версаль, Франция. Roger Viollet/Getty Images

40. Вид на дворец и сады Версаля. Пьер Патель, 1668 г. Дворец Версаль, Франция. Leemage/Getty Images