Получившие прописку и какое-никакое жилье тут же устраивались в близлежащих городах на заводы, фабрики, да везде, где платили и где были более или менее сносные условия жизни даже в условиях комсоветской системы. И этот поток не ослабевал, а все более с годами ширился….

***

На родину я наведался в 1964 г. (через 6 лет после смерти отца) на 50-летие старшего брата — поводыря- Михаила, руководившего тогда огромным колхозом (треть бывшего Тужинского района) укрупненного в свою очередь Яранского района (бывшего уезда). Комсоветская власть на местах, не решая узловые вопросы развития сельского хозяйства и абсолютно не вникая в кричащие нужды деревень и их жителей, занималась по вертикальному сигналу абсолютно несерьезными, до идиотизма, играми. Создавала несуразные, малоуправляемые при отсутствии дорог и связи гигантские хозяйственные конгломераты, насаждая железную дисциплину управления, ставя поставленных ею руководителей и специалистов в строгие рамки, что делать и как делать, не задумываясь о местных условиях. Главное — быстро исполнить указание сверху, так как ответственность местных малых и больших рукамиводителей сосредоточена на отчете перед вышестоящими еще большими и совсем большими рукамиводителями. Ответственность за хозяйственные результаты у них отсутствовала. А если, провал, так виноваты хозяйственники, исполнители, а в крайнем случае можно списать на исключительно неблагоприятные российские почвенно-климатические условия, а при смене генсека — на него, ранее облизанного до блеска, гениального из гениальных, верного продолжателя дела главного коммунистического идола.

Крестьяне же многочисленных тогда деревень этих нескладных конгломератов были полностью отодвинуты от принятия решений. При такой организации жизни и производства в деревне бессмысленно ждать успехов. За работу же труженики получали, как и раньше, гроши. Социальная помощь государства осуществлялась в основном в виде словесных и бумажных обещаний. Да и как воспользоваться ими, если для оформления, допустим, пенсии (10–12 руб. для колхозников) или лечь в больницу, надо было ехать за 25–45 км по бездорожью. Лошади уже были заменены автомашинами, а на них далеко не уедешь в распутицу, которая бывала большую часть года.

Были случаи, когда человека с приступом аппендицита возили трактором на санях по осенне- весенней грязи, и он умирал в этой длительной дороге.

Поэтому деревня значительно поредела, но еще была в ней жизнь — в начальной школе училось до 15–20 учеников (с 1-го по 4-й класс), а в наше время столько училось в одном классе.

Стоял еще наш дом, никому, правда, ненужный, заколоченный…

В той поездке наша соседка, потом ставшая сватьей-тещей моего брата Николая, Новикова Ефросинья Артамоновна рассказала о последних годах и днях жизни отца, тяти, как мы звали в деревне своих отцов. Я благодарен ему за то, что он дал мне жизнь, вырастил и воспитал, как и моих пять братьев.

Исключительно трудолюбивый, никогда не курил, не пил, не ругался матом. Наставлял меня любя, наверное, жалеючи последыша, но строго. И с другими людьми был тверд: старался всем помочь, но с враждебными был непримирим.

После смерти жены, нашей мамы, как я уже писал, почти пять лет он жил один. На зиму уезжал к сыновьям, а летом был дома. До последнего дня работал (пенсии, как известно, колхозники не имели) — и ни чьей помощи не просил. Старший его сын Михаил был раздражен, что он не идет к нему жить (он жил тогда тоже в нашей деревне). Тятя отвечал, что жена Михаила (а отец в свое время был против его женитьбы) со света его мигом сживет.

Заготавливая материалы для изготовления деревянных вил для колхоза, он упал с березы (в 68 лет), а потом принял "от живота" навара травы (мама умело собирала и применяла всякие травы). То ли не от той травы, то ли не так отваренной, отравился. Сам доехал на верху грузовой машины в Тужинскую больницу. Но было уже поздно.

Многократно сейчас вспоминаю один весьма поучительный случай. Урок. Однажды зимой отец взял меня, 7-8-летнего, с собой в лес на заготовку какого-то лесоматериала. Он валил и распиливал деревья. Я обрубал сучья маленьким топором и сжигал их, а также помогал ему пилить. Работали до вечера, пока не заготовили необходимый объем и уложили в штабель. Нам было тепло, даже жарко, несмотря на мороз.

К вечеру, как всегда, мороз резко усилился. У нас тогда нередко бывали морозы до 40 градусов. Когда мы поехали, а дорога неблизкая, я ста замерзать. Сначала было больно, а потом я стал засыпать…Отец тряхнул меня: «Ты, что, Лень, замерз?» — а я, видимо, что-то промычал невнятное уже. Он понял опасность. Поставил меня на дорогу и крикнул, чтоб я бежал. А лошадь погнал побыстрее. Я заревел: «Тять, ты что же бросаешь меня ночью в лесу?» И побежал за санями на замерзших уже ногах.

Подробности дальше не помню. Но я, благодаря отцу, остался жив и не отморожен.

Так вот, Ефросинья Артамоновна, умелая рассказчица, поведала, как он один тюкал топором, делая телеги и все другое, пел заунывные песни ("Уродилася я…") и слезы катились из его глаз:

— Ну-ка, такая семья была, столько сыновей вырастил, а концу жизни — один, все разлетелись…

Я долго переживал этот рассказ, видел плохие сны об отце, в страшном виде. Всех винил в его горе…, только не себя…

Приехавшей как-то в Москву Ефросинье Артамоновне рассказал о снах. Она и говорит:

— Вот нехристи, ни один, наверное, свечку отцу не поставил! Вот пойду в церковь завтра, поставлю за него свечку…

Наверное, поставила. У меня больше страшных снов не стало. Правда, я только тогда (к 30 годам) понял, что я приложил (и сильно!) руку к печальной отцовской доле в последние его годы. (Я еще учился в 9-м классе в Туже, а он ехал после зимы от сына Александра. Тот "организовал" ему старушку для жизни. Я отвернулся от них. Отец отправил ее обратно).

Горько поздно увидеть свои грехи. Очень горько. Но лучше поздно, чем никогда!

***

Вернувшись на свое рабочее место, я крепко призадумался о жизни и работе, по большому счету. И я принял окончательное решение уйти с производства в науку. Хотя дела у меня шли и неплохо. Начальники говорили, что они из меня будут делать директора. Но я разочаровался в смысле работы в комсоветском сельскохозяйственном производстве. И не из-за трудностей (без выходных, грязь, не слишком большие деньги, оторванность от культуры), — я привык к ним, на такой почве вырос, было еще хуже. Я же не колхозник рядовой, беспаспортный, привязанный. Но моя самостоятельная натура, мой свободолюбивый характер не давали мне спокойно чувствовать себя несамостоятельным винтиком, выполнять