тыкать вилкой в тарелку с экзотическими фруктами. Сейчас их яркость не радовала, а раздражала. Не хотелось даже для порядка рассказывать о Шарлемане-старшем, и тем более – о телефонном разговоре с Кларой. Хотя Одинцов понял бы Мунина, если бы тот признался, как провёл ночь.

В основе спартанских привычек Одинцова лежали расхожие старые сентенции. Александр Македонский научил его неприхотливости в еде: «Лучший повар для завтрака – ночной переход, а для обеда – скудный завтрак». Гастрономическую мудрость великого полководца предваряла мысль Наполеона Бонапарта. «Мужчине достаточно спать четыре часа в сутки, – вроде бы говорил император всех французов. – Женщине нужны шесть часов. Больше спят только дети, беременные и дураки».

На протяжении даже не веков, а тысячелетий бесчисленные политтехнологи сочиняют бесчисленные мифы о вождях и героях. Исторические анекдоты подменяют собой реальную историю, начиная со школьной программы. «История как наука – это анализ и сопоставление первоисточников, а шаблонные мифы нужны для управления сознанием толпы», – утверждал Мунин вслед за Умберто Эко и другими авторитетнейшими историками…

…но даже если Наполеон не говорил ничего про сон, или говорил что-то другое, или спал больше, чем принято считать, – Одинцову вполне хватало четырёх-пяти часов. Он просыпался отдохнувшим, хотя сны видел редко, и к тому времени, когда другие только начинали продирать глаза, успевал многое.

В последние дни Одинцов спал даже меньше обычного – пообещав себе, правда, хорошенько выспаться, когда нынешние приключения будут позади. За несколько месяцев он отвык спать без Евы, и теперь, когда она жила отдельно, Одинцов задолго до рассвета утыкался в компьютер. Читал он медленнее и усваивал информацию хуже, чем Ева с Муниным, поэтому тратил больше усилий и времени, не желая отставать от компаньонов.

Нынешней ночью Одинцов изучал меморандум, посвящённый Кашину. Белые пятна в биографии физика были результатом его многолетнего сотрудничества с военно-промышленным комплексом и участия в секретных проектах. Если даже «Чёрный круг» обладал какими-то сведениями на этот счёт, люди Дефоржа не спешили ими делиться. В меморандуме лишь вскользь упоминались государственные заказы на криогенные телескопы и высокотемпературные сверхпроводники.

Одинцов рассудил, что это даже к лучшему. Недолго утонуть в море узкоспециальной информации, пытаясь для начала разобраться с теорией, а потом ломать голову над тем, как использовать её на практике – и нужна ли эта теория вообще, или время потрачено зря. Допустим, Одинцов усвоил бы о тех же криогенных телескопах всё, на что хватит мозгов. Но вряд ли это могло помочь в расследовании, связанном с препаратом Cynops Rex…

…зато сведения о медицинских разработках физика выглядели гораздо интереснее. Журналистам Кашин заявлял, что не изобретает ничего специально для медиков. И в самом деле, он лишь адаптировал ускорители заряженных частиц для использования в медицине, а потом налаживал их производство. Хотя в случае с чемоданчиком, помеченным буквами CR, и со шприц-пистолетом для инъекций физик лукавил. Они уж точно делались по заказу Большого Босса – если Кашин не сам себе их заказал.

В разговорах Одинцов соглашался с Дефоржем и компаньонами, но всё же сомневался насчёт того, что автор ноу-хау Cynops Rex – обязательно выдающийся биолог. Здесь речь скорее шла о стыковке полутора десятков технологий, придуманных биологами. А такая задача вполне по силам выдающемуся физику, который собаку съел на технологиях.

«Знание базовых принципов избавляет от необходимости знать детали», – повторяла Ева. Кашин знал базовые принципы, поскольку давно трудился на стыке физики с медициной и биологией. Это подтверждали материалы, над которыми в предутренние часы кумекал Одинцов. Оказывается, лет десять назад Кашин переполошил медиков и биологов своими революционными разработками. Направленный пучок протонов для лечения онкологических заболеваний применяли и до него. Но Кашин додумался, как заменить громоздкий циклотрон компактным синхротроном, и создал установку «Вéлес». Лучевая терапия стала намного более доступной, а биологи с медиками отрабатывали на уникальном оборудовании Кашина всё новые методы лечения.

Одинцов не удивился тому, что медицинский ускоритель Кашина сперва оценили не в России, а за границей – в Соединённых Штатах, Израиле, Франции… Это судьба очень многих российских изобретений. Но надо отдать должное Кашину, который продолжал усовершенствовать «Велес». Прежде циклотроны базировались в крупнейших городах и занимали целое здание с отдельной электрической подстанцией. Синхротрону «Велес» хватало большой комнаты, он мог работать даже в провинциальной клинике и позволял применять в лечении не только протоны, но и фотоны или альфа-частицы. Так фундаментальная физика неожиданно проложила медицине путь в глубинку, подарив надежду целой армии больных. Но и это не всё.

За годы службы Одинцов сталкивался с новыми образцами оружия, которые были хороши в конструкторском бюро и на полигоне, но не годились для реальных боевых условий. То же самое происходило с медицинским оборудованием. Учёные редко думают о пригодности своих изобретений к ремонту и забывают об уровнях готовности технологий. В отличие от коллег Кашин быстро доводил свои разработки до четвёртого уровня, когда макет испытывают в лаборатории, но не сбавлял оборотов, стремясь к девятому – высшему уровню готовности, когда устройство запущено в промышленную серию и выходит на свободный рынок. Одинцов справедливо заметил, что лаборатория Кашина – это завод полного цикла, где решались любые технические проблемы…

…и тут идеальная картина давала сбой. Пропускная способность установки за год – от силы полторы сотни пациентов. Если это не миллионеры, готовые заплатить за лечение любые деньги, – «Велес» должен был окупиться чуть раньше, чем никогда. Проект, разработка, создание опытных образцов, девять уровней готовности технологии, юридические и бюрократические процедуры, взятки, выпуск промышленных образцов, преодоление инерции рынка и сопротивления конкурентов, маркетинг, реклама, техническая поддержка, дальнейшая модернизация… Всё это, мягко говоря, очень и очень недёшево.

Одинцов задался классическим вопросом: за чей счёт банкет? Где Кашин нашёл финансирование для своего грандиозного проекта? Никакой государственный фонд столько не даст – и даже все фонды вместе. Может, физик создавал криогенные телескопы или высокотемпературные сверхпроводники, а прибыль реинвестировал в медицинское оборудование? Вряд ли. Прибыль от государственного заказа – курам на смех: чиновники воруют больше, чем зарабатывают учёные…

Собственных знаний Одинцову не хватало, но в экономике Кашина имело смысл покопаться. Физик явно не бедствовал и мало походил на бескорыстного слугу науки. Накануне Ева опытным глазом оценила не только его макияж, но и костюм, и обувь. Кашин одевался не просто дорого, а вызывающе дорого, хотя ни участие в конгрессе, ни тем более курортный Сиануквиль этого не требовали.

– Есть такой невроз, – пояснила Ева компаньонам. – Болезненная потребность всегда и во всём выглядеть на миллион долларов.

Основой благополучия и процветания учёного вполне мог быть тайный бизнес на препарате Cynops Rex. Но тогда Кашин