– Традиция, – сказал Одинцов. – Капитан – француз. А во Франции при встрече целуются дважды. Вы же знаете, наверное.

Леклерк стоял перед Кашиным, держа на блестящем подносе две запотевшие длинноногие рюмки с водкой и тарелку с десятком аппетитных канапе. Собеседники говорили по-русски, но капитан понимал, о чём речь: Одинцов его проинструктировал.

– Почему мне две, а остальным по одной? – продолжал спрашивать физик, с подозрением оглядывая компанию, но рюмку держала даже Ева.

– Мы уже ходили на «Принцессе», а вы здесь в первый раз.

Судя по меморандуму «Чёрного круга», физик был не дурак выпить, всем крепким напиткам предпочитал водку и после пары рюмок становился более коммуникабельным. Утром Ева сообразила, как этим воспользоваться. Мунин добавил пару ключевых соображений. Компаньоны наскоро составили план. Дефорж сделался участником заговора, а Леклерк – невольным орудием.

Одинцов продолжал настаивать:

– Первая колóм, вторая соколóм… Уже одиннадцать, нам пора. Но мсье Леклерк не двинется с места, пока мы не исполним ритуал. Тут я бессилен. Моряки – народ суеверный.

Леклерк пробасил что-то по-французски. Одинцов языка не знал и сказанного не понял, а Кашин посмотрел на бывшего легионера снизу вверх и аристократичным жестом взял рюмку с подноса.

– Наздров’е, – тщательно выговорил Леклерк.

Кашин пил маленькими глотками, слегка отставив мизинец. Рюмка была полноценная: не барный шотик на сорок граммов, а в доброй русской традиции – минимум граммов семьдесят, от души. Одолев первую порцию, физик шумно втянул носом воздух и потянулся за второй.

Манера Кашина смаковать водку покоробила Мунина. Кто ж так пьёт?! Сам он опрокинул напиток в рот единым духом и тут же закусил. Вся компания последовала его примеру. Когда Кашин справился с ритуалом, на тарелке лежало последнее маленькое канапе. Одинцов загодя напомнил компаньонам, что закуска градус крадёт, а у физика должен был развязаться язык.

– Что сказал Леклерк? – тихо спросила Ева, усаживаясь рядом с Дефоржем на диван, который опоясывал палубу.

– Что если бы он был из Парижа, гостю пришлось бы выпить четыре рюмки, – так же тихо ответил Дефорж. – В Париже целуются не два раза, а четыре.

Ева прыснула в кулак. Дефорж продолжал что-то нашёптывать, она смеялась и отвечала милой болтовнёй. Оба выглядели чуть навеселе, хотя беременной Еве подменили водку водой – как и Дефоржу, только-только перенесшему сердечный приступ. По-настоящему выпили только Одинцов и Мунин, который в ожидании Кашина заявил:

– Мне для куражу надо!

Одинцов согласился, видя, что историк с утра не в духе.

Леклерк занял капитанское место. Слева через проход, в почётном кресле, где прежде любила сидеть Ева, устроился Кашин…

…а Мунин с Одинцовым сели на диван прямо позади него и заговорили по-русски.

– Название должно соответствовать, – сказал Одинцов.

– Чему соответствовать? – спросил Мунин.

– Предмету… объекту… Короче говоря, тому, что названо. Фильтр для очистки воды «Росинка» – нормально. Авианосец «Росинка» – нет.

– А крейсер «Аврора»?

– Крейсер «Аврора» – нормально. Потому что богиня. В той же серии был ещё крейсер «Паллада». Тоже богиня, тоже нормально.

– Не самый удачный пример, – заметил Мунин. – Если уж на то пошло, Аврора – римская богиня, а Паллада – греческая, это прозвище Афины. Правильная пара – Аврора и Минерва. Или наоборот – Эос и Паллада.

Одинцов нахмурился:

– Ты «Аврору» не трогай, это святое! А «Велес»… Что такое Велес? При чём тут Велес?

До сих пор Кашин не обращал особого внимания на голоса за спиной, но знакомое название заставило его прислушаться.

– Велес – бог у древних славян, – говорил Мунин. – Отвечал за человеческое благополучие. Таскал с неба всякую нужную всячину для людей, чтобы они лучше жили. Вообще говоря, его история очень похожа на миф о Прометее.

– Велес тоже небесный огонь украл?

– Странно, что древнегреческого Прометея вы знаете, а древнерусского Велеса – нет…

Кашин расстегнул пуговицы пиджака, ослабил шейный платок и повернул голову, чтобы лучше слышать.

– У Велеса с Прометеем очень много общего, – продолжал Мунин. – Оба учили людей сельскому хозяйству, оба имели отношение к золоту – и вообще ко всяким полезным ископаемым. Оба несли людям культуру и были покровителями искусства. На Руси самого знаменитого сказителя Бояна называли Велесовым внуком. А Прометей научил древних греков читать, писать и считать… Чувствуете связь? Велес постоянно конфликтовал с Перуном. Это славянский аналог Зевса, тоже громовержец. Там и кончилось всё довольно похоже: Зевс приковал Прометея к скале, а Перун поразил Велеса каменными молниями. Если искать имя, которое по смыслу объединяло бы заботу о людях и борьбу с тёмными силами природы, то для европейцев подошёл бы Прометей, а для русских исторически правильно выбрать Велеса…

– Браво! – Кашин развернулся к собеседникам и ещё больше ослабил шейный платок. – Именно поэтому я назвал свой синхротрон «Велесом». Хотя маркетологи пытались меня убедить, что как раз «Прометей» звучит лучше.

Физик с утра затаил обиду на Одинцова, поэтому говорил только с Муниным.

– Интересуетесь историей?

– Ага, интересуюсь, – подтвердил Мунин. – В свободное от работы время. Столыпин ведь как сказал? «Народ, не имеющий национального самосознания, есть навоз, на котором произрастают другие народы». А национальное самосознание начинается с истории.

– Пётр Аркадьевич Столыпин был великим премьер-министром, – важно кивнул Кашин, напоминая о своём академическом статусе. – Когда общаешься с нынешними министрами, понимаешь, насколько великим. Приятно видеть единомышленника вашего возраста.

Составители меморандума из «Чёрного круга» не обманули: физик, подогретый водкой почти без закуски, сделался благодушным и снизошёл до беседы. На это и была рассчитана импровизация с названием синхротрона.

– Если вы оба так любите историю, объясните мне: как сохранилась клиника Шарлеманя? – подал голос Одинцов. – В рекламе пишут, что ей шестьдесят лет. А я видел, что творилось в Камбодже при «красных кхмерах».

– Видели? – переспросил Кашин, наконец-то удостоив Одинцова взглядом.

– Видел. Бывал здесь в молодости. Военным советником у вьетнамцев.

– Интересно. – Кашин поднялся с кресла и перешёл на диван. Ему хватило места, чтобы свободно сесть посередине между парами: по правую руку оказались Ева с Дефоржем, по левую – Одинцов с Муниным. – И что же вы видели?

– Нам тоже интересно, – оживилась Ева, караулившая момент. – Говори по-английски. Только не про еду. – Она брезгливо наморщила нос, вспомнив партизанскую тюрю в черепе врага.

– О’кей, – согласился Одинцов. – Я сюда попал в восьмидесятых и застал последствия. Голод, перепуганные нищие люди, города пустые… А в семидесятых «красные кхмеры» уничтожили всю местную интеллигенцию под корень. Учителей, врачей, журналистов, священников, инженеров, учёных – всех. Убивали лопатами, чтобы патронов не тратить.

– Ад, – коротко сказала Ева, но Дефорж поправил:

– Пещерный коммунизм.

– Людская масса должна быть серой и однообразной. Кто хоть немного выделяется, тому лопатой по голове, – буркнул Мунин.

– Кхмеры убили каждого третьего, – продолжал Одинцов. – Осталось только покорное стадо. У врача и к тому же белого не было