Здесь всё было марсианским. Даже воздух, в который Андрей вышел из самолёта. В аэропорту пахло какими-то чужими цветами. Запах был не сладкий и не пряный, но очень отчётливый. Андрей так и не сообразил, откуда он берётся; зато выяснилось, что в городе пахнет точно так же. Хотелось сесть где-нибудь под деревом и дышать этим воздухом, не делая перерывов ни на что. Разве только на еду из Umami. У них просто очень вкусные бургеры.

В Сан-Франциско не было зимы. Вместо неё стояла то ли ранняя весна, то ли поздняя осень – поди разберись. Тепло, и на деревьях зелёные листья. По утрам на город наползал туман из залива, и тогда мост Golden Gate напоминал скелет динозавра, выкрашенный в красно-пожарный цвет. Вокруг говорили почти сплошь с акцентом, прибавляя словечки из самых немыслимых языков. А местные немножко тянули гласные – прямо как в Москве. И Андрей улыбался, когда слышал такое, а слышал он это почти всё время.

Он свернул в сторону от пирсов – захотелось посидеть в тени, а неподалёку в садике вроде бы ещё оставались пустые скамейки. Достал из кармана кошелёк и на ходу пересчитал купюры: 415 долларов. Это были остатки того, что он снял со своей карты перед отлётом. Других денег не было, за исключением разве что «экстренной» кредитки, от которой тоже не стоило ждать особых чудес. Во-первых, бо́льшая часть лимита была израсходована на аренду апартаментов, во-вторых, хотелось что-то сохранить на самый уже беспросветный день, и, в-третьих, было непонятно, не заблокируют ли карту в какой-то момент, скажем, по запросу «Микрона»: выдавали-то её по корпоративной программе.

Реквизиты обещанного Мариной счёта не пришли. Пропала и сама Марина. После перелёта Андрея на американскую землю она ни разу не взяла трубку и не ответила на сообщения.

Эти сообщения. За то, что среди них не было Алисиных ответов, он ненавидел их больше всего. Даже пообещал себе, что больше ни одного не напишет, но не сдержался. Ему почему-то казалось, что если писать и писать, то шансов на ответ может оказаться больше.

Андрей приехал в Америку, имея при себе чемодан, сумку и ещё один чемодан, который Роснова оформила диппочтой, – в нём ехали доарсеники. Этот специальной конструкции увесистый короб забрал водитель, встретивший Андрея в аэропорту. Хохол со смешным говором – его русский так плотно утрамбовали суржик и английский, что, казалось, дядя Ося, как он себя называл, вышел прямо из фильма «Красная жара». Весёлый такой мужичок: хлопал по плечу, советовал, куда надо ехать «за тряпками», а куда «за аппаратами». Дотащил вещи до лифта, стучал себя в грудь, что завтра встретит здесь же в 9 утра. И Андрей сдуру не попросил у него ни визитки, ни телефона. Ему тогда и в голову не пришло, что это не конец пути, а только начало чего-то. Самый краешек.

Всё же так дивно шло: таможня, полёт, таможня американская. Он всё время, внутренне сжавшись, ожидал, что ему предложат куда-нибудь пройти. Пригласят на вскрытие чемодана. Вынут из ручной клади медведя и положат его под какой-нибудь специальный сканер.

Глупо. Правда, глупо, успокаивал он себя. Ты работаешь с ними – славными отечественными органами – много лет. Нет у них никаких сканеров, только скука в глазах. Вот у американцев – там неизвестно, как всё устроено. Вдруг они не как у нас, а по-настоящему?..

Подходя к кабинке миграционного офицера в аэропорту Сан-Франциско, Андрей периодически прикрывал левый глаз, чтобы тот меньше дёргался. Усатый пожилой офицер долго листал паспорт, но на самого прибывшего глянул лишь мельком.

– How many rubles do you have? – задал он первый и единственный вопрос.

Андрей, не расслышавший, что именно интересует офицера, переспросил.

– Rubles, – пояснил тот. – Russian money.

При этом сама ситуация настолько рассмешила таможенника, что тот подозвал коллегу.

– Смотри, Кевин, – сказал он ему, – этот парень утверждает, что он – русский, а сам не знает, какие в России деньги.

Оба офицера засмеялись и пропустили Андрея.

* * *

Дядя Ося не появился ни назавтра, ни вообще. С ним исчез чемодан с доарсениками. С ним пропала и связь с Мариной, а Андрей всё никак не мог поверить в связанность этих событий, и сделать единственно возможный вывод.

Он ходил в консульство, чтобы узнать адрес представительства Росновы. Такого представительства на Западном побережье не оказалось. Консульский работник смотрел вслед Андрею снисходительно-отсутствующим взглядом.

Андрей пробовал звонить Марине с других номеров, пробовал писать по электронке, но и это не работало. Хотелось попросить постучаться к ней Ирку, но Ирку дёргать было нельзя. Ей и так может прилететь за пропуск с нижних уровней, а сейчас её к тому же наверняка слушают.

А больше никого не осталось.

Так странно. Вот и нет больше Вальки, нет Марины и Сашки Ростовцева. Если кто-то и остался, то только Алиса. Здесь её не предполагается в принципе, ведь вместо должны быть трамваи и пальмовые аллеи. Но ни черта подобного. Он закрывает глаза и видит, как она склоняет голову. Как она проводит пальцами по шее. Как она…

На пляже, когда трогаешь пальцами ноги Тихий океан. И на Union Square под лучами кусающего солнца. И где угодно ещё. Ты в каждый момент знаешь, что живёшь только потому, что держишь то ли в уме, то ли прямо в ударах пульса это жалящее, скользкое чувство. Того, что она есть. И её не будет. Для тебя – не будет.

А утром ты открываешь глаза, и первое, о чём говорит мир, – это то, что она есть.

Ну, а дальше… дальше всё как вчера.

Если бы не медведь Сёма, можно было бы считать, что ничего не было, и ничего нет.

Тогда можно было бы просто выходить на улицу и идти пешком в Golden Gate Park. Или к Twin Peaks. Или куда угодно ещё: не думая и не ожидая. Потому что теперь нет никакой другой формы. И никакого содержания.

Он всё равно так и делал. Оставлял медведя одного и целыми днями бродил по городу. Продолжал наблюдать за жизнью этих людей – как океанолог, разглядывающий косяк никогда не встречавшихся до этого рыб. Они плыли по чёрт знает откуда взявшимся правилам. Держались друг возле друга, как нигде не держатся.

Андрей смотрел на это из своего невидимого батискафа и думал, что, не дай бог, здесь когда-нибудь высадятся все эти рябовы, очировичи и сэнсэи пополам с ростовцевыми. Затонули бы они к чёртовой матери вместе со своей грёбаной атлантидой в самом деле. Чтобы только пузыри на поверхность…

Он дошёл до Embarcadero и снова спустился в метро, чтобы совершить очередной необязательный раундтрип точка А – точка Б. Но, когда Андрей уже сел во второй вагон состава фиолетовой линии и прислонился к стеклу, что-то щёлкнуло, наконец, в голове. Надо бы местным оставить хотя бы медведя, раз уж других не сумел вытащить. Потому что катайся – не катайся, а могут прийти и за ним. И, может быть, идут уже сейчас. А эти, которые калифорнийцы, они должны спасти медведя.

Извиняясь, Андрей стал пробираться к выходу. Вышел на Powell Street. Отдал десять баксов в каком-то тёмном интернет-кафе и сел изучать сайты правозащитных организаций. За полчаса разослал письма в шесть адресов.