Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А если Ева уже считает, что я ее предала, сможет ли она когда-нибудь простить мне мое участие в этом?
Облако сомнений слегка рассеивается, когда я вспоминаю виденные мною записи, строчки и строчки в графе доходов. Доходов, которые в последние десять лет принесли Вестергардам эти камни. Сколько стекольной магии потребовалось, чтобы сделать так много самоцветов, в конце концов?
Определенно намного больше, чем есть у одного человека.
Магия десяти человек?
Двадцати?
Больше?
И… действуют ли они по собственной воле, как мы, живущие в этом доме?
Или же в этих шахтах происходит нечто куда худшее?
– Если они убили Айви, – говорит Брок, проводя пальцами по выщербленному краю своей фарфоровой чашки, – то лучше бы им со мной вообще не встречаться.
Наши свечи бросают на стены мерцающие отблески, когда мы ускользаем обратно в наши комнаты по темным коридорам, которые, подобно кровеносным сосудам, пронизывают весь дом. Если афера действительно начинается здесь, в этом доме, с участием живущих здесь людей, то конец ей придет оттуда, откуда эти люди совсем не ожидают.
Изнутри этих самых стен.
Весь дом кипит от бурной деятельности. Время салона приближается, и королевское семейство должно приехать менее чем через четыре недели. Я говорю Нине, что мы с Броком обговариваем, как украсить сцену драпировками и цветами, но вместо этого вместе с Лильян и Якобом сбегаем на чердак и строим свои планы.
Я собираюсь узнать точный распорядок дня Филиппа и выработать стратегию.
Якоб должен понять, какое снотворное Броку следует вырастить.
Лильян сделает поддельный камень, использовав стекло от папье-маше Айви. Якоб находит указания о том, как резать и гранить стекло при помощи точильных брусков, каменной крошки и масел вместо современных инструментов, которые мы достать не можем.
Брок намерен использовать знакомства среди слуг в домах по соседству и в мастерских и лавках в Копенгагене, оставляя вопросы, точно приманку, чтобы они, как капельки росы, скользили, собирая информацию. Во время нашего визита в Копенгаген Ханна из стекольной мастерской сказала, что пропало несколько слуг. Если мы правы, должна существовать некоторая закономерность касательно того, кем были эти слуги: людьми, наделенными магией стекла, магией цвета, металла, золота – всем, что можно использовать для создания самоцветов, похожих на подлинные.
Однако Филипп выздоравливает и даже ходит по дому. Я видела его сквозь цветочную завесу в вестибюле, когда он, опираясь на трость, пытался подняться вверх по лестнице в свою комнату; лицо его отражало неимоверные усилия, которые ему для этого требовались.
Стеклянная банка так и стоит у меня на подоконнике. Всякий раз, глядя, как сахарная сосулька растет, кристаллик за кристалликом, я думаю о Еве.
Потому что именно такими и были наши отношения: они росли со временем, каждый момент, каждое воспоминание наслаивалось на предыдущие. Моя ложь разбила это все, словно удар молотом по чему-то хрупкому и драгоценному.
Это вызывает у меня желание снова завоевать ее доверие.
Я наблюдаю за ней в бальной зале, превращенной в импровизированную студию, где паркетный пол сверкает в лучах зимнего солнца. Ева танцует рядом со смуглой девушкой постарше, которая говорит по-итальянски и учит ее смотреть в одну точку, чтобы во время оборотов у нее не закружилась голова. Хелена использует все связи, какие у нее есть. Балетные персоны, с которыми она познакомилась за время своей карьеры, приезжают с визитами и остаются на четыре-пять дней, и нередко эти визиты накладываются друг на друга. Они учат Еву фуэте, говоря с легким акцентом, и их идеи о том, каким должен быть балет, сталкиваясь в воздухе, поднимаются к потолку и падают, смешиваясь при этом и переплетаясь, словно музыка. Но Ева по-прежнему держится со мной отстраненно, когда я примеряю на нее будущий танцевальный наряд. Ее благодарности звучат формально, а взгляд устремлен мне на лоб, а не в глаза.
Дорит полностью погрузилась в составление меню для салонного приема, словно пытаясь перенаправить свою скорбь во что-то красивое и приятное. В течение двух недель она позволяет всем нам пробовать то, что остается от готовки блюд, одобренных Хеленой: съедобные цветы, ромовый заварной крем и лимонные тартинки, которые буквально тают на языке. Филей, фаршированный перцем и украшенный кусочками золотой фольги, пироги с золотисто-коричневой корочкой с настоящими засахаренными фиалками в качестве украшения. Многослойный крансекаке, на этот раз пропитанный соком манго и кокоса. И ведь все эти блюда она готовила даже без магии!
– Я становлюсь слишком старой, чтобы применять магию в работе, – говорит она, украшая слои торта полосками сиропа и ягодами, пока я расшиваю корсеты и туфельки бисером, стеклярусом и самоцветами. – Приберегу ее на день королевского визита.
Каждый день после обеда я прохожу под голыми балками бывшего глициниевого коридора, подмечая, когда шторы на окне в комнате Филиппа бывают задернуты, а когда – открыты; так я могу понять, в какое время он отдыхает. Бросаю взгляд и на Евино окно, вспоминая, как в одиннадцать лет, в «Мельнице», я вручную вышила портрет своей семьи, на котором изобразила Ингрид в цветочной короне, а папу – с книгой в руках. И всю эту работу я проделала без малейшей капли магии. Я очень гордилась ею, пока Сара как-то раз не вытащила эту вышивку из моих вещей и не заявила, будто лица на ней выглядят, словно вареные яйца в париках. После этого я уже не могла по-другому смотреть на свою вышивку и выбросила ее в мусор, но Ева достала ее и оставила у себя.
Я не знала об этом, пока более года спустя не нашла ее спрятанной у нее в наволочке.
Тонкая снежная корочка хрустит у меня под ногами, и я вздрагиваю, неожиданно осознав, как сильно одиночество похоже на холод. Ты словно гадаешь: суждено ли тебе когда-нибудь снова почувствовать тепло?
Я скучаю по ней.
Бросаюсь обратно в свою рабочую комнату и начинаю оставлять послания на всем, что мои руки сделали для Евы. Должен быть способ показать ей, что все это было подлинным. Что я буду сражаться за нее и за наши отношения, которые я невольно разбила, сколько бы времени ни понадобилось на их восстановление, как бы трудно ни было снова собрать воедино все осколки. Я начинаю покрывать словами ее платья, танцевальные наряды, туфли. Не предупреждениями об опасности, а словами любви.
Когда до салона остается чуть меньше трех недель, Хелена и Ева окончательно определяются с фасоном Евиного наряда. Я начинаю создавать его с чистого листа и вплетаю наши воспоминания в каждую его часть. Воспоминания похожи на дуэт, когда гармонии сплетаются воедино, а точки зрения двух людей наслаиваются друг на друга. Это – мои воспоминания. Я пою Еве те их части, которые она забыла или никогда не знала.
На полотняной подкладке корсета я вывожу: «Когда тебе было пять лет, ты однажды сделала серьги из полосок рваной бумаги и покрасила их стоялым кофе. Они свисали у тебя с ушей, словно пучки бурых водорослей, но ты сказала, что с ними чувствуешь себя принцессой или знаменитой танцовщицей».