Кажется, слева паутина не такая густая.

Он идет туда.

Позади остается покинутый обломок барельефа, окруженный кольцом черной воды. Написанные на камне слова теперь читают лишь пустые небеса:

«…Ключи от Города, что величественнее…»

Это может быть яд, а может – нет. Кто скажет наверняка в Серых Краях?

Со стороны облаков то и дело доносится крик – хриплый и вместе с тем мягкий, как тонкая шерсть, по которой приятно водить кончиками пальцев.

«Только посмотрите на него…»

«Только посмотрите на него…»

Голос принадлежит женщине или тому, кто более-менее умеет подражать женским голосам. Он кажется смутно знакомым, и это пугает. Он то прилетает, то улетает вместе с ветром, проносится мимо, как шквал, а потом мчится обратно. Рингил устало вертится, пытаясь встретиться с голосом лицом к лицу.

«…на него…»

Вокруг появляются и исчезают стоячие камни, словно громадная и кривая решетка тюремной камеры, рассчитанной на тролля, круглой темницы, которая держит темп, не отставая от него ни на шаг. Камни рассекают на части болотный горизонт вокруг Рингила, задерживаются на пару унылых ударов сердца, вздымаясь из опутанной паутиной травы и выглядя вполне материальными, а потом исчезают, стоит ему метнуться к ним. Через некоторое время он перестает обращать на это внимание, как и на многое другое в Серых Краях.

Он бредет, спотыкаясь и чувствуя себя все хуже.

«…на него…»

Дрожащее видение, серое на сером, камень на фоне пустоты, то есть, то нет, то есть, то нет…

«Только посмотрите на…»

Рингил останавливается, ссутулившись, и чувствует, как мир делает несколько шагов без его участия. Голос резко обрывается, будто ему интересно, как Рингил поступит дальше. Он делает глубокий вдох – раз, другой. Беспокойный ветер ледяными ладонями бьет его в спину, словно пытается толкнуть вперед.

Он вскидывает руки. Хрипло кричит:

– Да посмотрите на меня. Рисгиллен, это ты? Валяй смотри: Рингил Эскиат, униженный. Этого хотела? Не больше, чем я сам хотел того же.

Нет ответа. Если и впрямь Рисгиллен где-то рядом, она не в настроении болтать.

«Разве можно ее винить?»

Да он и не винит, право слово.

Призрак каменного круга, прорисованный в закатных оттенках, отпечатался на дне его глаз. Приходят мимолетные воспоминания о Ситлоу: рычание, борьба страстей, холодная плоть под его ладонями, вкус соков двенды, точно лопнувшая на языке солено-сладкая ягода. Могучие удары о твердые как кость ягодицы Ситлоу, будто он пытался слиться с олдрейном в одно целое. Звуки, которые с каждым толчком издавал двенда.

А потом – падение без сил во влажную от росы траву, трепет высвобождения, смех на грани плача. Пик блаженства и то, что за ним последовало.

Он вдруг вспоминает, как камни удерживали Даковаша, как Соленый Владыка рыскал за ними, но не мог войти в круг. Как он швырнул Рингилу Друга Воронов – словно мясо животному, в чью клетку не смеет ступить.

«Постарайся больше его не ронять. Он тебе понадобится».

«Я не твоя игрушка!»

Из ниоткуда доносится смех, и Рингил понимает: это смеется он сам.

В смехе нет ничего особенного и точно никакого веселья. Но от него губы Рингила изгибаются книзу в подобии улыбки, уродливой от внезапного напряжения.

Он оглядывается в ту сторону, откуда пришел. Его путь отмечает неровная линия, рассекающая низкорослую болотную растительность. Похоже, он покинул территорию пауков, сам того не заметив. Паутина исчезла. Запах соли вроде бы усилился.

Он опять трет рану и на этот раз, когда приходит жгучая боль, упивается ею, словно любимым ароматом из глубин памяти.

Оглядывается по сторонам и, кажется, замечает на сером горизонте яркий проблеск костра.

Долго смотрит в ту сторону, ожидая, что видение исчезнет, как исчезает в этом гребаном местечке все.

Но ничего не происходит: костер остается там же, где был, и светит Рингилу с холодных серых небес как маяк. Хмыкнув, он направляется в его сторону. Холодный ветер тычет в спину, торопя путника.

«М-да. А что еще тебе осталось делать, Гил? Застыть столбом?»

Он идет, и время от времени вокруг на мгновение проступает хоровод стоячих камней. Но теперь кажется, что это не темница, а скорее броня.

Когда появляются призраки, он им почти рад. По крайней мере, уже привык.

– Ну да, тебе-то что. – Скимил Шенд с мрачным видом плетется рядом с Рингилом в потрескавшихся кожаных сапогах, плохо залатанных штанах и белой парадной блузе, которая знавала лучшие дни. – Ты же не застрял на вонючем чердаке посреди жалкого подобия города, разящего фекалиями. Ты же не изгнанник.

– Вообще-то… – Походка Рингила настолько тверда, насколько позволяют влажная почва и его трясущиеся ноги. – …я и есть он.

– И это ты называешь изгнанием? Отправку послом на Маджакские равнины, кошель в придачу к синекуре и городскую грамоту, покрывающую твои сумасбродства? Это не изгнание, а лицензия на захват охочих до шалостей коневодческих задниц. О, сколько там молодняка с железными бедрами. Да-а, то еще наказание. А вот я… – Шенд ударяет кулаком в грудь с напыщенной жалостью к себе. – …я пострадал за свое искусство!

– Да заткнись ты.

Но на краткий миг и вопреки тому, как он сам себя приучил к таким вещам, Рингил задается вопросом: какой стала бы его жизнь в этом, другом, мире, откуда явился Шенд. Иной Шенд, явно не вернувшийся домой, в Трелейн, а если говорить о Рингиле…

«Аспектная буря – это искривление материи любого возможного результата, какой допускает Вселенная, – однажды сказал ему Ситлоу с апломбом аристократа из Луговин на пикнике, когда они разбили лагерь в Серых Краях. – Она собирает и сминает альтернативы, как новобрачная – подол своего платья. Для смертных эти альтернативы большей частью представляют тропы, по которым они никогда не пройдут, и вещи, которые не сделают».

Рингил знает, что призывает аспектную бурю всякий раз, как проникает в Серые Края. Она кружит рядом, образуя едва заметную паутину вихрей. Осколки альтернативных реальностей стремятся к нему, будто струи воды во время ливня стекают в канаву.

«Все равно что существовать, будучи окруженным миллионом не похожих друг на друга вероятностей одновременно, – слегка пьяным голосом вещал один знаток двендской премудрости, оставшийся в Трелейне. – Только подумай, какая сила воли нужна, чтобы выжить в таких условиях. Средний крестьянин там попросту рехнется».

Это звучит безумно: Рингил, от которого не отреклись; Рингил, о котором семья заботится в достаточной степени – «…ну, может, он всего-навсего достаточно мягок, чтобы покоряться воле семьи…» – чтобы его проступки наказывались не серьезней высылки из Трелейна, с назначением на сомнительный дипломатический пост. Интересно, как его выдворили? С вежливой поспешностью и наградив местом, позволяющим сохранить лицо, с соблюдением протокола и со свитой… Отправили в благородную ссылку за тысячу миль от города, в степи – туда, где его склонности уже не могли бы приносить Дому Эскиат дурную славу, потому что в Трелейне не узнали бы, чем он занимается в глуши, а если бы и узнали, всем было бы наплевать.