Еще Рингил смутно задается вопросом, не встретил ли он альтернативного Эгара там, под небесами, просторными до боли. Эгара, который, возможно, не так решительно и беззаветно предан бабам.

В его груди просыпается чувство, опасно близкое к тоске.

«А что, если…»

Он растаптывает мысль каблуком.

«Не смей даже думать о таком, Гил. Альтернатив нет. Какая жизнь тебе выпала, такую и проживешь.

И не позволяй призракам поселяться в твоей голове».

Но он все равно косо поглядывает на Шенда, не в силах подавить порыв, и увиденное ему не нравится. Некогда изысканные черты поэта с течением лет обмякли и расплылись, неухоженные волосы повисли плетьми. Ногти обкусаны до мяса, живот свисает, как фартук на талии менялы. На самой плоти Шенда написано, словно выжжено каленым железом, что однажды утром он проснулся в изгнании и просто… сдался.

Глаза под набрякшими веками смотрят на Рингила в ответ.

– Чего уставился? Нравлюсь?

– Послушай, в Хинерионе не так уж плохо, – поколебавшись, говорит Рингил.

– Правда? Тогда почему ты уезжаешь?

– Я не… уезжаю. – Неожиданно для себя, Рингил слышит в собственном голосе замешательство. – Я…

Внезапно на него обрушивается образ черных парусов на горизонте.

– …умираю?..

Шенд хмыкает.

– По мне, все равно что уезжаешь. Да еще и в достойном обществе.

Рингил с трудом подавляет дрожь.

– Я просто не понимаю, что особенного в жизни в Трелейне, – говорит он поэту. – Ты почти все время был банкротом, вечно одалживал деньги то у Миляги Милакара, то у парней из Шелкового дома, а потом еле-еле сводил концы с концами, чтобы им все вернуть. Разве это лучше высылки в Хинерион с назначенным содержанием?

Шенд угрюмо глядит куда-то в сторону болота.

– Я не жду, что ты поймешь. С чего бы? Тебе всегда нравилось возиться в грязи. Сдается мне, ты с одинаковым удовольствием терся бедрами как с нашими смуглыми южными соседями, так и с любым другим сбродом.

– Ну, как бы да. Я же с тобой трахался, верно?

– Ой-ой! – Шенд, которого помнит Рингил, выражался яснее. И не вопил так пронзительно. – Вот до чего дошло, значит? Вообще-то не у меня в жилах течет кровь беженцев. И не моя кожа на солнце темнеет, словно у болотного крестьянина. И кто бы говорил?! Ты же по материнской линии практически родом из долбаной пустыни.

А этот довод, пронзительно выпаленный, ко всему еще и неточен настолько, чтобы его можно было назвать открытой клеветой и обнажить сталь – по крайней мере, в Рингиловской версии мира. «Беженцы с юга» отстоят от него на несколько поколений: они были ихельтетскими купцами, изгнанными в ходе одного из многочисленных религиозных расколов из-за толкования доктрины, сопровождавших рождение Империи. К тому моменту, как родилась мать Рингила, его предки давным-давно беспрепятственно смешивали кровь с местными жителями. Чересчур беспрепятственно, как считали некоторые, указывая на неудачные отдаленные ветви родового древа, чье родство с болотными жителями было, скажем так, трудно отрицать.

Но Шенд, скорее всего, этого не осознает. Как и подавляющее большинство мелких дворянских родов Трелейна, клан Шендов сам имеет на родовом древе веточки, от которых попахивает болотом. Собственно говоря, по лицу все видно. Рингил выбирает ответный удар с жестокой тщательностью:

– Зря ты критикуешь южную кровь, Ским. Может, если бы твоя мать приехала с юга, она поспособстовала бы тому, чтобы ты обзавелся скулами.

– Слышишь… просто отъебись от меня и сдохни!

«…сдохни, сдохни, сдохни!»

Последнее слово порождает эхо то ли в голове Рингила, то ли под бескрайним небом – он не знает наверняка. И кривится.

– Может, так оно и выйдет.

На уши давит резкая тишина, которую нарушает лишь тихое хлюпанье шагов по болоту. Рингил озирается и видит, что поэт – возможно, в завершающем пароксизме обиды – растаял вместе с отголосками его прощальных слов.

А клочок огненного свечения на горизонте, похоже, так и не приблизился.

Позже, словно каким-то образом привлеченная оскорблениями Шенда по поводу ее родословной, появляется Ишиль Эскиат. Рингил, который в тот момент осторожно обходит по краю еще одно скопление паутины, с удивлением понимает, что эта встреча его тяготит. Он не может сказать, как далеко двойник отстоит от матери, известной ему в реальном мире, но эта Ишиль выглядит по-настоящему счастливой – значит, дистанция велика.

– Ланатрей, – говорит она настойчиво, с горящими глазами. – Тебе там всегда нравилось.

– Да я же там едва не утонул, мама.

Он ничего не может с собой поделать: тон резковатый. Краем глаза видит, как она корчит рожу, но ничего не говорит в ответ. И еще одно различие: известная ему Ишиль Эскиат ни за что бы не позволила, чтобы последнее слово осталось за сыном, особенно если он ее только что обидел.

Он вздыхает.

– Ну, извини, извини. Но ты меня не знаешь, мама. Тебе кажется, что знаешь, но это не так.

– О, Рингил, а ты не думал, что каждый мальчик думает о своей матери то же самое?

Она кладет ладонь поверх его руки. Он чуть вздрагивает от прикосновения, в котором ощущается нечто холодное и не совсем человеческое. Призраки в Серых Краях лишены нормального тепла живых существ, и Рингил предполагает, что они питаются жаром его собственного тела, чтобы какое-то время крутиться поблизости. Может, потому они и слетаются к нему, как мотыльки на огонек, со всех концов бескрайней болотной серости. Но…

– Я знаю тебя дольше, чем ты знаешь самого себя, – говорит она.

Он устремляет взгляд на унылые, тускло поблескивающие пятна паутины на болотной траве впереди.

– Тогда скажи, о чем я думаю.

– О, как обычно. – Тон Ишиль внезапно становится острым как сверкающий алмаз. Рингил вздрагивает – она вдруг делается безупречным подобием матери, которую он знает. – Ты спрашиваешь себя, как мне удается день за днем жить с этой истиной – с тем, что я замужем за твоим отцом, и почему я не перерезала себе вены однажды солнечным днем, лежа в ванной.

– Ну…

Она смеется. Ее голос опять смягчается.

– Ты такой старый романтик, Гил. Просто представь на мгновение, что родился женщиной. Вынашивать детей или отправляться в бордель – третьего не дано. Мы не можем просто носить с собой клинок и прокладывать собственный бескомпромиссный путь сквозь мир, как это делают мальчики.

Он знал девушек из старого складского района и портовых трущоб, которые поступали подобным образом. Впрочем, мало кому из них удалось пережить юность. Наверное, они на это и не рассчитывали.