– А ты, конечно, не танцевал? –предположил Меф.

– Нет, почему? Я тоже танцевал! Я такерзал ногами по паркету, что протер себе новые шерстяные носки! Но внутреннемне было тоскливо. Я никак не мог быть с ними душой и веселился только отстадного чувства. Я ведь трус, да? – спросил Евгеша уныло.

– Да все с тобой нормально! Просто ты...ну... уникум, что ли? – успокоил его Меф.

Слово выскочило случайно, однако Мошкиннемедленно за него ухватился.

– Да, пожалуй, так Необычный! Как же яненавидел эту свою необычность! Я был не такой, как все. Меня отталкивали. Иодновременно я ощущал себя гораздо выше всех, с кем общался. Я был император,король, герцог, на худой конец, но они не знали об этом и не понимали меня. Моимысли их совершенно не интересовали. Они только дрались, вопили, ржали какбезумные и кидались цветочными горшками. Они все говорили об одном и том же, идаже самые оригинальные из них черпали свою оригинальность у кого-тодругого, – сказал Евгеша с болью.

Меф хмыкнул.

– Чем кидались? Горшками? Это ещетерпимо. У нас один кадр в окно стулом запустил! Знаешь, железные такие! Тамвнизу народ идет, а тут – фигак! Стул летит.

– Не убил никого?

– Да не, не убил... Но парень тот еще былдаун... Слов просто вплотную не понимал, – сказал Меф и нежно посмотрел насвой кулак.

Мошкин встал, подошел к Буслаеву совсем близкои, близоруко разглядывая в сумраке его лицо, тихо спросил:

– Слушай... а ведь ты тоже... ну... несовсем обычный... Тебя не доставали, нет?

Меф пожал плечами.

– Я как-то особенно не задумывался. Еслименя кто-то конкретно доставал – я бил ему в глаз. Ну или куда кулак прилетит.Двух-трех раз вполне хватило, чтобы отвоевать себе нишу спокойногосуществования. Мошкин завистливо вздохнул. В нем бурлили скверные воспоминания.

– Это только дауны-сказочники думают, чтодетство – идеальное время. Сюсю-муму в сиропе! Не рви листочек! Листочек – этопальчик дерева! – передразнил он.

– Ты не рвешь листочек и всех жалеешь? акакой-нибудь Вася в песочнице вставляет тебе лопату в нос, на голову надеваетведро и участливо спрашивает: «Бо-ольно?» Но это еще шут с ним! Вася намочитштаны, заревет, и его за ухо утащат домой. А вот из школы уже никуда неденешься. Тут ты в ловушке. Никогда в жизни человека не травят сильнее, чем вкаком-нибудь седьмом-восьмом-девятом классе. И кто? Не какие-нибудь уроды,которые кошек вешают, а вполне нормальные вроде бы люди, которые потом за всюсвою жизнь об этом даже и не вспомнят...

И вновь Мошкин мучительно всмотрелся в лицоМефодия.

– Ты-то меня хоть понимаешь? –спросил он обречено.

– Ну да, – ответил Мефнеохотно. – Детство – оно такое... Полосатое... С утра муравьев пережеглупой, полвзвода, а в полдень старушенции помог в лифт впихнуться или другоечто хорошее сделал. Потом снова плохое и снова хорошее. А так ничего,нормально, жить можно... Тебя травили, вот ты и не замечал хороших минут.

Евгеша вновь уставился на своих королей. Онявно надеялся услышать нечто иное. «Не, ну дела, – подумал Меф. – Яего не устраиваю, Чимоданов не устраивает, никто не устраивает. Он, значит,особенный, а мы – нет. Что ж я ему, друзей из грязи налеплю?»

– Ты не знаешь, Дафна у себя? –спросил он.

Мошкин сделал головой движение, свойственноеослику Иа в худшие моменты его жизни.

– Кажется, Даф ушла. Хотя я не уверен.

Мефодия это не удивило.

– Жалко. Арей меня не искал?

– Даже не вспоминал. Бродил где-то, как иты. Зато Улита сказала, что убьет тебя, когда ты ей попадешься. Или, может, неубьет, а голову оторвет? Не помню деталей! – засомневался Евгеша.

Мефодий ощутил, что начинает уставать. Мошкинего порядочно грузил.

– Слушай, у меня к тебе просьба...Подержи киску! – сказал Буслаев и притворился, что хочет броситьДепресняка Мошкину на колени.

В следующий миг Евгеша с воплем сорвался скресла и, заорав: Ты что, больной? – скрылся у себя в комнате.

– Можно подумать, я в него динамитнойшашкой хотел бросить! А ведь это был всего лишь пушистый котик... Ну, или вдуше пушистый, – сказал и тотчас поправился Меф.

Проходя он взял со стола в гостиной тризаблудившиеся чашки (посуды в резиденции мрака вечно не хватало, и царствовалпринцип: «хватай и бери!» и понес их к себе в комнату, размышляя, кого из нихотравили. Правда, мысль о чашках была мимолетной. Куда больше его занимали дведругие вещи: как ему отыскать валькирию и куда подевалась Даф.

Не доверяя до конца Мошкину, утверждавшему,что Даф ушла, Мефодий решил все же толкнуться к ней в комнату. Он постучал.Никто не откликнулся. Буслаев хотел уже уйти, когда с той стороны ему почудилсякакой-то звук.

Ага! Она там, только обиделась и не хочетоткрывать!

Меф не знал, как, на заклинание или маголодию– Даф запирает дверь, но это не имело значения. У мрака на все случаи жизнисуществовали свои отмычки.

Костяшкой согнутого среднего пальца онразмашисто начертил руну проникновения.

Руна слабо замерцала. Теперь все зависело оттого, достаточно ли энергии Мефодий сумеет прокачать в нее и будет ли этаэнергия сильнее запирающего заклинания или маголодии. Но с этим у Мефасложностей обычно не возникало. Не важно, на какой замок закрыта шкатулка, еслициклоп берется за дубину.

Проблемы возникали с контролем, когдатребовалось дозировать силу.

– Попросить о чем-либо синьора Помидоравсе равно, что прикурить от атомной электростанции. Курильщик испепеляетсябыстрее сигареты, – пошутил как-то Арей, когда во время тренировки Мефодийслучайно снес часть внешней стены резиденции.

Вот и сейчас стоило Буслаеву сосредоточиться,как дверь распахнулась, едва не снеся кончик носа самому Мефу, и треснуланадвое, ударившись о стену.

Виновато хмыкнув, Буслаев просунул голову вкомнату и тотчас понял, что соваться, вообще не следовало. Перед ним, мрачноподбоченившись, в той трафаретной позе, в которой художники так любят рисоватьсуровых жен со скалкой, застыла караулившая его Улита. Правда, вместо скалки вруках у нее была шпага.

– А, явился – не запылился! Я знала, чтоты сюда сунешься! Ты где был? – мрачно спросила она.

– Э-у... У меня был фарс мажор! –бодро отрапортовал Мефодий.