– Беляки злые, они ведь теряют все, главное – теряют родину.

– Ладно, – решительно произнес Котовский, – не уговаривай меня, я не дамочка. Пошли!

Пленных офицеров отделили от основной массы и заперли в старом, очень крепком лабазе, размерами своими схожем с тюрьмой. Да от него и пахло тюрьмой – несло тем самым немытым сложным духом, который когда-то очень удивил, а потом и смял самого Котовского, очутившегося в Кишиневском централе.

Ревнивый безумец Скоповский, вознамерившийся расправиться с Котовским из-за своей молодой жены, отослал в полицейское управление поклеп, обвинив своего работника в растрате семидесяти семи рублей, хотя никаких семидесяти семи целковых Котовский у него не брал, истратил только полтора рубля, чтобы спасти умирающего батрака, а отвечать пришлось за семьдесят семь… И даже более.

Когда фамилия Скоповского неожиданно возникала в памяти, у комбрига невольно, сами по себе, сжимались кулаки. Приходилось брать себя в руки, и тогда кулаки разжимались.

– Офицерья много, – заметил Горелый, – похоже, против нас в последнее время только офицерские полки и воюют.

– Что есть, то есть, – согласился с разведчиком Котовский, он это знал много лучше других.

Из-за домов вымахнул колючий, обжигающе резкий ветер, подхватил со снега несколько картонок из-под английского белья и, заставляя их трястись и шутовски подпрыгивать на ходу, поволок по дороге.

– Нечистая сила, а не ветер, – неожиданно неприязненно пробурчал Горелый, который, как и все разведчики, верил в приметы.

Часовой, охранявший лабаз, с трудом справился с запором, закрывавшим дверь, предупредил:

– Осторожнее, товарищ комбриг, среди пленных есть, по-моему, сумасшедшие.

– Молодец, паря, – весело усмехнулся Горелый и поддел сапогом очередную бельевую упаковку, принесенную ветром. Промороженный картон жестяно громыхнул в ответ. – Командира предупредил, а меня нет – пусть, мол, стрескают сумасшедшие… Так?

– Да ты от зубов любого крокодила увернешься, схарчить тебя – бесполезная затея, – часовой засмеялся. Зубы у него были приметные, нильский аллигатор мог им только позавидовать.

От тугого духа, шибанувшего из лабаза в лицо, Котовский поморщился, это был тот самый «аромат», с которым он впервые познакомился в Кишиневской тюрьме. Внутри лабаза было темно. Тихий говор, заполнявший помещение, мгновенно исчез, – люди, напряженно щурясь, уставились на пришедших.

– Явление красной веры народу, – проговорил кто-то насмешливо.

Снова сделалось тихо. Пожалуй, именно в эту минуту Котовский с сожалением понял, что разговора не получится. Ну и пусть в конце концов, а, с другой стороны, пообщаться с белыми офицерами интересно. Любопытно было узнать, каким они видят собственное будущее.

В нем внезапно возникла и тут же исчезла злость – люди, находящиеся в лабазе, проиграли не только свою судьбу – может быть, проиграли собственную жизнь, лица у них были серые, осунувшиеся, глаза ввалились, – не люди, а тени.

– Вы пришли, чтобы расстрелять нас? – послышался из угла негромкий спокойный голос.

– Вовсе нет, – Котовский вскинул обе руки, – пришел, чтобы поговорить с вами.

– Поговорить? О чем?

– О вашей жизни, о будущем, о том, что сделать, чтобы в следующей точке, в Вознесенске, было пролито как можно меньше крови, и вашей, и нашей, а еще лучше – совсем не пролито… Кровь наша общая сгодится России.

Люди, находившиеся в лабазе, молчали.

– Не слушайте вы этого краснобая, – раздался из полумрака высокий, с хриплыми трещинами голос, – врет он все!

– Назовитесь, кто вы? – послышался другой голос, нервный, глуховатый, словно владелец его был контужен.

– Я? Командир кавбригады, взявшей Ново-Александровку, – сказал Котовский.

– Вознесенск вам взять не удастся.

– Ой ли? Вознесенск бригада возьмет обязательно. Даю слово.

– Легкомысленно давать слово, еще не взяв города.

– Моя фамилия – Котовский. Слышали о такой?

Кто-то из сидевших в лабазе не сдержался, охнул. Сразу из нескольких глоток, как по команде, вымахнул пар. Ну, будто в бане. О Котовском слышали все, не было такого человека, который бы сделал непонимающее лицо или презрительно фыркнул.

Услышав фамилию «Котовский», всякий белый офицер готов был встать в боевую стойку: Котовский – это серьезно.

Лабаз зашевелился, словно бы в нем заработали некие пружины и рычаги, завращались колеса, защелкали лопатки неведомого конвейера. Котовский смотрел на это шевеление спокойно, а Горелый – настороженно, в следующую минуту он выступил перед комбригом и демонстративно сдвинул на живот кобуру маузера, давая понять, что патронов, ежели чего, жалеть не будет.

Внизу, под самыми ногами Котовского, кто-то глухо, прокатывая в глотке то ли дробь свинцовую, то ли мелко наколотый камень, зарычал. Лежала внизу кучка людей, человек шесть, и крайнее место занимал… комбриг почувствовал, что в висках у него возник, мгновенно расползаясь и начиная наполнять болью голову, жар, он невольно сжал зубы.

Под самыми ногами его лежал… памятный еще по девятьсот второму году… Скоповский. Он почти не изменился, только старое тело его сделалось рыхлым, словно было готово развалиться, но вот темные глаза все так же жгуче, непрощающе молодо поблескивали.

Недаром Скоповский любил волочиться за модными юбками, которые с таким изяществом умели носить молодые леди, – несмотря на возраст и войну, тягу свою он, похоже, сохранил, – даже цвет глаз сохранил, вот ведь как, – не выгорели они у него, не угасли…

И было скрыто в этих глазах нечто такое, что насторожило Горелого, заставило его распахнуть крышку деревянной кобуры, в которой покоился маузер.

Скоповский засек это, протестующе покрутил головой. Был он наряжен в английский френч с отложным воротником, погон на плечах не имел, так что понять, какое звание присвоили бывшему землевладельцу белые, было невозможно. Увидев, что Котовский узнал его, помещик сунул руку за отворот френча и выдернул оттуда маленький браунинг, считавшийся у знатоков дамским.

Оружие несерьезное, из которого можно было сшибить разве что только ворону, да и то с близкого расстояния, но покалечить оно могло и человека.

Реакция Горелого была стремительная, он буквально взнялся в воздух по-птичьи и прыгнул вперед, носком сапога выбил браунинг у Скоповского из руки, и когда тот вороненой синицей взвился вверх, на лету перехватил его.

Горелый действовал, как настоящий циркач, комбриг даже подивился его ловкости, когда Скоповский также сделал рывок, чтобы перехватить оружие, Горелый наступил ему сапогом на руку. Бывший помещик от боли сцепил зубы:

– Йа-а-а!

– Чего орешь, как кастрированный осел? – грубо обрезал его Горелый. – Не ори, пока я зубы тебе не выломал этой колотушкой, – он показал Скоповскому браунинг.

Разговор, видимо, расстроился окончательно. Хотел комбриг поговорить с белыми офицерами по душам, выяснить все про Вознесенск, а также определиться с жизнью будущей, понять, чем они дышат и что собираются делать, когда покинут этот лабаз, да, похоже, не судьба… После выступления Скоповского охота ко всяким разговорам исчезла и у Котовского.

– А ну, поднимайся, гад! – Горелый нагнулся, ухватил неудачливого мстителя за воротник и рывком поставил на ноги. – Что с этим свинячьим огрызком делать, товарищ командир? – спросил он. – Может, расстрелять сейчас же, чтобы вони поменьше было?

– Не надо, – произнес Котовский спокойным тоном, словно бы ничего