Одессу, а город битком набит и белыми, и интервентами, то сделаем следующее… – Котовский снял с головы круглую белую шапку-кубанку, отвинтил от нее звездочку и сунул в карман полушубка. – Всякие приметы, свидетельствующие о принадлежности к революционным войскам, надо спрятать. Будем выдавать себя за конницу Мамонтова. Проверьте всех своих бойцов, каждого из них, чтобы не было неожиданностей…

Задумка командира развеселила котовцев.

– Эван, – хохотали они, – были красными, стали белыми… Но нас все равно не переделаешь: нутро во всех случаях жизни как было красным, так красным и останется.

Дальше двинулись под видом обычной белой конницы, которой неважно, кто руководил – то ли Шкуро, то ли Мамонтов, то ли какой-нибудь есаул Яковлев.

По пути к бригаде присоединился отряд белых, лишившийся своего командира, отряд был приличный – сабель сто пятьдесят, не меньше.

Никто из котовцев даже шепотом не выдал себя, не родил ни звука, ни грюка, – белые оставались в неведении до самой Одессы. А в пяти километрах от города бригада котовцев остановилась.

– Ну что, коллеги, приехали, – объявил случайным попутчикам Котовский. – Сдайте оружие и лошадей.

– Как так? – возмутился один из беляков – пышноусый казак в такой же, что и у Котовского, нарядной кубанке.

– А так. Вы примкнули к отряду красных конников.

Надо было видеть лица белогвардейцев. Не расхохотаться было невозможно. Но котовцы смеяться не стали. Конный отряд белых был разоружен.

Конников, оставшихся без лошадей и седел, пожалели, не тронули, отпустили с миром. В конце концов война скоро кончится, лишняя кровь ни к чему. Ведь и белые – тоже русские люди. Жалко их. Пусть прогуляются, – до города недалеко, – подышат свежим воздухом, поразмышляют о судьбе своей и своем будущем.

– Вперед! – скомандовал Котовский. Бригада рысью двинулась дальше.

Конечно, Котовский совершал шаг рискованный, решив одной бригадой вступить в Одессу, занятую не только белыми, но и под самую завязку набитую войсками других армий, так называемых союзнических – в городе были и англичане, и французы, и греки, квартировал тут и батальон каких-то веселых белозубых солдат черного цвета – то ли сенегальцев, то ли папусов, то ли африканских людоедов, прибывших в раздираемую Гражданской войной страну полакомиться человечиной, – объединившись вместе, они могли оставить от бригады Котовского мокрое пятно, но Григорий Иванович все-таки пошел на этот риск, поскольку хорошо понимал, что любое малое промедление грозит России большими потерями: белые вывезут на английских кораблях не только золото и ценности, они посрубают в фонтанах мраморные фигуры купидонов, а из библиотек выгребут дорогие старые книги.

Расчет был только на внезапность и на то, что белые даже в мыслях не могли предположить, что в Одессе способна оказаться бригада красной конницы.

Вечером котовцы были уже в Одессе – прошли через весь город к Заставе-первой, чьи железнодорожные пути были плотно забиты эшелонами. Все эшелоны должны были уйти в Румынию, увезти добро, спрятанное в вагонах.

А вагонов было много – несколько сотен. Можно представить себе, сколько всего ценного находилось в них… Во главе двух эшелонов стояли наготове паровозы, посвистывали паром, окутывались белыми облаками, носами они были направлены на выходную стрелку – вот-вот должны были покинуть станцию.

– Артиллерия, разворачивайся! – скомандовал Котовский, похмыкав иронично про себя: так ведь всю Россию можно вывезти. – По первому эшелону – огонь!

Пушки рявкнули дружно, почти в один голос, два снаряда упали на железнодорожное полотно перед самым носом поезда, раскидали шпалы. Паровоз дернулся, прополз несколько метров и ткнулся защитной решеткой в раскуроченные поднявшиеся домиком рельсы.

– По вагонам не бить, – предупредил Котовский, – вагоны берегите, товарищи артиллеристы!

Батарея сделала еще два залпа и умолкла. Со стороны складов, от станционного здания, из вагонов застрявшего эшелона неслись солдаты с винтовками, катились горластым быстрым валом к батарее.

Катились недолго – котовцы взялись за клинки, и крики нападавших мигом уполовинились. С крыши недалекого пакгауза дробной скороговоркой застучал пулемет, но очень быстро затих – пулеметчики боялись попасть в своих.

– Разведка, займитесь этими дураками на крыше, – приказал Котовский и закашлялся – перенесенное зимой воспаление легких до сих пор давало о себе знать.

Подчиняясь приказу, в то же мгновение к пакгаузу поскакали Шопенко и Семен Горелый. В последнее время они старались держаться друг друга, действовали вдвоем. Через несколько минут все было кончено, пулеметчики распластались на крыше, смятые взрывом ручной бомбы, как раньше назывались гранаты, но это не было концом схватки на Заставе-первой, – скорее началом: белые обязательно постараются выбить Котовского отсюда.

Надо было спешиваться, коней уводить в укрытие, и сделать это как можно быстрее.

Пулемет на пакгаузе молчал, разведчики не вернулись, значит, они облюбовали себе там позицию, – правильно поступили мужики, комбриг всегда одобрял разумную инициативу, – место там было выгодное.

Котовцы заняли круговую оборону. Комбриг достал из кармана луковицу часов, щелкнул крышкой: минута передышки, данная им, похоже, заканчивается – со стороны Дачной уже спешит бронепоезд, фыркает, окутывается клубами пара – не терпится ему вступить в бой.

А день был розовым, безмятежным, с ласковым ветерком – не воевать в такую погоду, а землю к посеву готовить, птиц кормить, чтобы селились на ближайших деревьях, охраняли поля и огороды от червей, радоваться теплым дням. Но чего не было, того не было.

Когда же люди похоронят, зароют в могилу войну? Этого не знал никто…

Бронепоезд приближался к Заставе-первой, он мог бы с ходу открыть огонь, но не открывал – командиры, сидевшие в железных башнях, еще не разобрались в обстановке. И слава богу!

Котовцы тоже пока молчали: рано было подавать голос.

Тем временем из кабины паровоза, громко пышущего паром и приготовившегося отбыть в Румынию во главе второго эшелона, выпрыгнули два машиниста и кинулись в разные стороны.

– Все, приплыли! – хрипловато засмеялся Котовский, помял пальцами горло. – Поезд дальше не идет.

Бронесостав подпустили ближе, чтобы бить наверняка, можно было уже открывать огонь, но комбриг команды не подавал, напряжение возрастало, казалось, что в воздухе даже начало что-то потрескивать, будто обнаженный электрический провод.

– Огонь! – вдруг тихо и как-то неожиданно произнес Котовский.

Четыре его пушчонки, – в общем-то, слабенькие, буквально ничто против огромного хищного бронепоезда, – рявкнули дружно, затем так же совмещенно, в один голос, рявкнули вторично, взломали рельсы, и бронепоезд очень скоро сделался неподвижным.

Котовцы гаркнули дружно и громко, – как и пушки, – от крика их даже зашевелились облака:

– Ур-ра!

Но восторженный крик еще не означал победу. А вот когда стали подходить отряды вооруженных одесских рабочих, победой запахло по-настоящему, – увидя их, команда парализованного бронепоезда начала спешно покидать свои тяжелые, схожие с корабельными башнями вагоны.

Груженные российским добром – металлом и книгами, добротными тканями и землей, сахаром и станками, банковскими ценностями и фарфором поезда не ушли в Румынию, – остались под Одессой, добро теперь предстояло вернуть в те места, откуда оно было взято. Григорий