смотрят в телевизор, Марат даже прибавляет звук в надежде на свежие новости. Но вдруг повторяющие одно и то же репортёры исчезают, и на экране появляются медленно вращающиеся рабочий и колхозница.

– Ты смотри, фильм какой-то дали. Что? «Осенний марафон»? Очень вовремя, нечего сказать, – возмущается Волк. – Марик, переключи, может, по второму есть новости?

– А тут концерт, – сообщает Марат. – О, юбилей оркестра Ройзмана, прошлогодний. Вы там не пели оба?

– Пели, – кивает Лёня. – Переключай назад, уж лучше «Осенний марафон». И что всё это значит?

– Это значит, что штурм начался, – спокойно сообщает Андрей. – Выключи его к чёрту, пусть отдохнёт. И наливай. Пока штурм не закончится, нам всё равно ничего не скажут. Наливай, наливай, что ты на меня так смотришь? Марик, дай сигарету, мои кончились.

Марат протягивает пачку вместе с зажигалкой, а получив назад, тоже закуривает. В доме Агдавлетовых всегда пахнет табаком, духами Маши и почему-то закулисьем. В гостях у Марата Андрей никогда не может отделаться от ощущения, что он в Большом театре. То же обилие золота и зеркал, красная обивка кресел и огромный концертный рояль, чудом впихнутый в скромные квадратные метры.

– Андрей! – Марат делает глубокую затяжку и берёт в руку бокал с коньяком, задумчиво смотря сквозь него на свет. – Скажи, вот ты сидишь сейчас с нами. Пьёшь коньяк и травишь байки. Днём у тебя было выступление, а после обеда подвиг. Как в тебе это всё сочетается, а? До сих пор понять не могу.

– Господи, и ты туда же. – Кигель досадливо морщится. – Прямо как журналисты, честное слово. Ну какой ещё подвиг, Марат? Мне предложили туда пойти, я пошёл.

– И не страшно было?

– А за что трястись? В нашем возрасте.

– В нашем возрасте как раз бояться и начинаешь, – возражает Лёнька и тоже тянется к пачке.

– А тебе зачем? Ты же бросаешь, тебе врачи запретили.

– Вам как будто разрешили.

– Мы как будто спрашивали.

– Нет, Андрей, ты не понимаешь. – Марат качает головой. – Ты же был не обязан. Ты артист, а не спецназ.

– Но присягу-то я давал, между прочим, когда в армии служил.

Он не добавляет «в отличие от вас», но все понимают, что осталось непроизнесённым. Волка не призвали из-за заикания. Марат… Ну, дед поспособствовал, чтобы талантливый мальчик не прерывал занятия музыкой. Вера в талант внука оказалась сильнее его идейных принципов, да и понимал, что с автоматом Марик принесёт гораздо меньше пользы родине, чем за роялем.

– Зато есть что вспомнить, – продолжает Андрей. – Вы такой творческий и жизненный опыт упустили, ребята!

***

Его призвали через полгода после отчисления из Гнесинки. Нет, всё равно бы призвали рано или поздно – военной кафедры в творческих вузах не было, и молодые артисты, если не успели отслужить до поступления, в итоге всё равно шли отдавать долг родине во всевозможных ансамблях песни и пляски. Но в том-то и была разница. Если бы Андрея не отчислили, он наверняка попал бы в такой ансамбль. А так пришлось служить на общих основаниях.

В военкомате он, конечно, сказал, что артист, что поёт, что уже выступал в цирке. Но его хлопнули по плечу и сообщили, что его ждёт нечто повеселее цирка. И отправили куда-то под Тамбов.

Дорога оказалась неожиданно долгой – поезд постоянно останавливался и чего-то ждал, – а вагон – товарным. Андрею удалось занять козырное место у стены, и, прислушиваясь к стуку колёс и жуя испечённые мамой в дорогу пирожки с яблочным повидлом, он размышлял, что будет дальше. Повестка не стала для него неожиданностью. Немножко не вовремя, конечно, он только привык к ежедневным выступлениям, к свету софитов и маршу «Советский цирк», начал регулярно приносить матери деньги и откладывать кое-что на новый костюм, на тёплые ботинки к зиме. И вот пожалуйста, и костюм теперь не нужен, и сапоги тебе выдали бесплатно. Хорошие сапоги, крепкие. Жалко было подводить цирковых. И на его место теперь наверняка возьмут другого певца, и по возвращении придётся всё начинать сначала. Но и родине служить надо. А как иначе? Микрофон-то держать легче, чем автомат. Но какой же он мужик, если оружие в руках не подержит?

Он с интересом рассматривал своих будущих сослуживцев, с некоторыми ребятами уже успел познакомиться. Знал, что вон тот, с веснушками, тоже музыкант – на баяне играет. А его сосед по месту у стенки, с которым он только что пирожком поделился, тоже в Гнесинку поступал, и в ГИТИС, и даже в Щепку, но два раза подряд везде проваливался и твёрдо намерен после армии поступать снова.

– После армии точно возьмут, – рассуждал парень, дожёвывая пирожок. – Как приду к ним в форме, с портупеей, в начищенных сапогах, так сразу возьмут. Меня уже все в приёмной комиссии запомнили, мол, вот какой упорный! На третий раз наверняка возьмут.

Андрей кивал, соглашался, но благоразумно молчал, что поступить – ещё полдела. Ты попробуй доучись, особенно если сам не знаешь, чего тебе хочется. То ли песни петь, то ли в спектаклях играть. Для себя он уже всё решил, ему по дороге с песней. Но и цирк бросать было невыносимо жалко. Цирк – он настоящий! Там не сыграешь эмоции, там каждый вечер настоящий риск, настоящие хищники с мощными когтями и клыками, настоящие трапеции, уносящие под купол. И даже если ты просто поёшь, ты всё равно чувствуешь этот постоянный, разлитый в воздухе адреналин.

Да, цирк не отпускал даже здесь, в товарном вагоне. Но стоило им приехать в военную часть, как на размышления о прошлом и будущем времени не осталось. Курс молодого бойца, заучивание устава, утренние построения и бесконечные наряды, строевая подготовка с многочасовыми занятиями на плацу, стрельбы – всё это закрутило Андрея, так что он едва находил силы в свободные полчаса перед сном написать письмо Аиде Осиповне и рассказать, как ему нравится служить. А ему правда нравилось: нравилась дисциплина, нравилось строгое, но какое-то отеческое отношение командиров, нравились политзанятия. Если б ещё не старшина.

Конфликт со старшиной случился почти сразу. Их построили и объявили, что скоро смотр художественной самодеятельности. Андрей понял, что его час настал. Он же готовый артист, с опытом, даже можно сказать, с репертуаром. Конечно, его цирковая песня тут вряд ли годится, но он может и Блантера спеть, и «Вставай, страна огромная». Да что угодно спеть может, был бы аккомпанемент. Где тот веснушчатый баянист? Почему он не отзывается? Сказали же, кто какими талантами обладает, шаг вперёд.

– Так, ну а ты, рядовой Кигель, чем похвастаешься?

Старшина