– Это как ставки в казино.

– Как вы думаете, меня могут оправдать?

Она смотрит мне прямо в глаза:

– Я думаю, вам стоит признать вину.

– А есть ли шанс, что они закроют дело?

– Нет.

Огонь надежды внутри меня гаснет.

– Маловероятно. Они могут быть снисходительны при вынесении приговора. Никогда не знаешь наверняка. Они должны принять во внимание все факты. И еще будет сокращение срока за признание вины. И статья двадцать – это уже не так серьезно… Нет никакого риска, что ты получишь огромный срок.

– Может быть, они не уверены в себе? – спрашиваю я с надеждой. – Может быть, поэтому они и предложили сделку.

– Не стоит даже начинать эту игру. Думаю, следует согласится, Джо.

– Что мне грозит?

Рот, горло, глаза и грудь наполняются слезами. Чувство пустоты исчезло, но его заменило что-то еще. Может быть, шок? Я не знаю, я никогда не думала, что это произойдет. У меня с собой все мои вещи: сумочка, «айфон». Я думала, что могу отправиться в тюрьму, но не сегодня. Я думала, что будет несколько заседаний.

– Пять лет. Выйдете через два с половиной года, по особому разрешению.

Два Рождества.

Два лета.

Почти тысяча дней.

Если бы я увидела процесс по своему делу по телевизору несколько месяцев назад, я бы удивленно подняла брови. Решила бы, что женщина заслуживает больший срок. Она ведь серьезно ранила человека. «Его жизнь никогда не будет прежней», – заявила бы я. Как, ради всего святого, я могла быть так уверена? Думала ли я, что год – это нечто большее, нежели оборот Земли вокруг солнца? Думала ли я, что годы в заключении пройдут быстрее, что люди перестали быть людьми, совершив ошибку? Я не знаю. Но когда с этим сталкиваешься, выясняется, что годы – это годы. Два с половиной года, огромное количество времени. Но, рассуждая логически, я понимаю, что это лучше, чем десять лет. Ставки слишком высоки.

– Гипоксия, – говорит Сара. – Это сильный аргумент. Они будут утверждать, что вы оставили его в воде на слишком долгое время, и их эксперт это подтвердит. Они будут упирать на то, что вы знали, что там крутые ступеньки и лужа. Они спросят вас, понимаете ли вы, что будет, если упасть без сознания лицом в лужу. Они спросят, знали ли вы, что шел дождь, и когда вы ответите утвердительно, знаете ли вы, что после него остаются лужи. И тут вы попадетесь, даже если скажете, что вытащили его немедленно. Они скажут, что хватило бы и одного вдоха, чтобы утонуть. Они скажут, что вы должны были об этом знать, что вы видели, как он задыхается, потому что его грудь поднималась и опускалась слишком резко. Или заявят, что вы лжете. А на самом деле стояли там, глядя, как он умирает. И у вас не будет ответа, и неважно, что скажут эксперты. Они будут утверждать, что это было намерение на убийство. Гипоксия – сильный довод.

– Но ничего такого не было, – возражаю я.

– Я знаю, – мягким голосом говорит Сара.

Я смотрю на Рубена, по его щекам текут слезы.

– Признайте вину, Джо, – продолжает Сара все еще терпеливо, держа мои руки в своих. – Согласитесь с обвинением. Примите этот приговор, отдайте свой долг и продолжайте жить.

– Это же… – Обвожу все вокруг диким взглядом, чувствуя себя сиротой, которого увозят неизвестно куда. Беженцем, которого депортируют. Все эти ужасные вещи, которых я избегала. И против которых всегда боролся Рубен. Кризис с беженцами, реформы юридической поддержки, сокращение социальных служб – все это я игнорировала, все те вещи, которые не влияли на меня. До поры до времени.

Еще я думаю о моей исповеди в Маленькой Венеции. Это правильно не только для меня – признать себя виновной, но также для Имрана и его семьи. Им не придется переживать весь судебный процесс. Они не увидят, как я все отрицаю. И я отсижу свой срок за все, что натворила.

Я поднимаю голову. Я готова. Смотрю сначала в голубые глаза Сары, а потом на Рубена. Время пришло, надо поступать правильно.

– Я признаю себя виновной, – говорю я.

Рубен роняет голову, подбородок ударяется о грудь. Надеюсь, что однажды, когда я выйду или когда он со всем этим смирится, он будет гордиться мной, несмотря на всю эту грязь. Может, он найдет, что можно полюбить и чем можно гордиться, среди всей этой мерзости, – и это будет похоже на сверкающие дождевые капли внутри паутины. Может быть, однажды он поймет, какой я была смелой, встретившись лицом к лицу совсем, что натворила.

– Мне жаль, – говорю я ему.

– Не надо передо мной извиняться, – говорит он, и я удивлена тем, что его голос такой резкий. – Но дети, – продолжает он, глядя на меня, – как же наши рыжие малыши?

– Придется с этим подождать.

Он снова начинает плакать.

Потом меня уводят. Я вся дрожу, когда захожу в зал суда. Это последний раз, когда я дышу настоящим, чистым воздухом, это последние окна, которые я вижу, и последний раз у меня в руках сумочка, а на ногах туфли. Последний раз я держу мужа за руку. И я стараюсь принять все это, но наслаждаться этими умирающими мгновениями невозможно.

Мне дают четыре года. Приговор смягчен только благодаря признанию вины. Отсижу я года два и два года условно.

Два года.

Два Рождества.

Почти семьсот рассветов, которые я пропущу, если в моей камере не будет окна. Может быть, там будет окно с решеткой, в которую можно будет просунуть руку.

Девяносто три воскресных вечера, и ни один из них не будет проведен с беспокойными мыслями о новой рабочей неделе.

Два года.

Два оборота вокруг солнца.

Молчание

Казалось бы, все мои мысли должны быть заняты крахом семейной жизни, но вместо этого я думаю про Эда. Сажусь в машину и твержу про себя: «Он знает, знает, знает!» Я была такой безрассудной. Вспоминаю все сцены, свидетелем которых он стал: полиция у моего дома, разговор с Аишей в автобусе, ложь про Уилфа, раскрытая Рубеном, и поиски одежды.

Завожу машину и направляюсь в никуда, прочь.

Вот что значит быть преступником – падать глубже уже некуда, я достигла дня. Я убила человека и попыталась скрыть это, спрятав улики. И побег никак не ухудшит ситуацию. Я уже вне закона.

Еду вдоль нашей улицы, затем сворачиваю направо и выезжаю на эстакаду. Движение очень плотное, не знаю почему. Я даже не уверена, какой сегодня день. Может быть, утро понедельника и час пик?

Не включая поворотник, я на полной скорости выезжаю на круг. Моя травмированная рука онемела и болит, пока я перехватываю руль. Не могу сказать с уверенностью, что я не заметила приближающийся автомобиль, может, мне просто было все равно.

Его фары как загоревшиеся от удивления глаза, и я слышу металлический скрежет и чувствую резкий толчок вперед. Но все мои мысли заняты другим, а слон продолжает топтаться по груди.