«Расскажи мне о ее улыбке».

«Она смотрела на меня и широко улыбалась, ее глаза светились. Она будто поощряла меня что-то сделать».

«Тогда, да, поищи ее в соцсетях».

Настойчивость Уилфа не имела ничего общего с настойчивостью Сэдика. Это было чистое и радостное – рыцарское – поведение.

«Так и сделаю».

Потом мы с ним успели обсудить еще много всего. Диплом консультанта, над которым я работала. Моих друзей. Наши с Рубеном дела.

Продолжения истории с женщиной из поезда я узнаю только в его следующий визит. Тюрьма превратила мою жизнь в сериал, когда с нетерпением ждешь новый эпизод.

Сейчас, когда я снова дома, я обещаю Уилфу, что мы скоро увидимся, и вешаю трубку. Не могу перестать думать о разнице между визитами Уилфа и Рубена. Брат всегда смотрел на меня так, будто я потеряла ногу. И его задачей было не смотреть на культю, чтобы я чувствовала себя как можно более нормальной. Рубен же смотрел куда угодно, но не на меня: на других заключенных, на охранников. Он цеплялся взглядом за многочисленные замки и концентрировался на ритуалах, через которые проходили посетители в тюрьме, чтобы гарантировать, что опасные заключенные – такие, как я, – не выберутся наружу.

Прохожу в коридор и оттуда в ванную. Я могу впервые за два года полежать в ванной, взять с собой книгу. Но свобода не радует, она пугает. Как люди вообще принимают решение, чем заниматься?

В ванной пахнет отбеливателем, запах щекочет мне ноздри. Полочка под окном пустая за исключением геля для душа и рекламки, сложенной в четыре раза. Должно быть, Рубен вытащил из кармана и забыл выбросить. Желая узнать больше о мужчине, с которым я буду снова жить после этих двух лет, я разворачиваю бумажку.

И удивляюсь, увидев его имя: «Рубен Олива. Джазовый пианист». И его фотография. Виден только силуэт, но я могу с уверенностью сказать, что это он. Эта поза с наклоненной головой. Раньше он играл только для меня. И раньше это была классическая музыка, не джаз. Он ненавидел джаз, считал его претенциозным. И вот… Я удивленно моргаю и вчитываюсь в подробности. Каждый третий четверг месяца он играет в джазовом клубе.

Выбрасываю рекламку. Это не так важно, спрошу его позже.

Стоя в ванной комнате, снимаю одежду, но потом останавливаюсь и подбираю с пола футболку. Сжимаю ее в руках и подношу к носу. Я не чувствую тот жуткий тюремный запах, который преследовал меня в кошмарные первые дни. Смесь пыли, паршивой еды и дешевого моющего средства. Сейчас мне кажется, что футболка пахнет – понимаю это, как только подношу ее к лицу, – домом. И пока я не готова с ней расстаться и отправить в стирку. Надеваю ее обратно, решив поносить еще немного.

Под футболкой я трогаю свой тощий живот. Тридцать два года. Мне уже тридцать два, и осталось не так много времени, чтобы завести рыжеволосого ребенка.

Мне нужно начать пробовать прямо сейчас. Сейчас или никогда. Поговорю об этом с Рубеном. При случае.

Молчание

Время очередного визита в клинику, надеюсь, в последний раз. Я сижу в комнате ожидания. Меня всегда трясет, когда я здесь, хотя и не знаю почему. Ничего пугающего тут нет. Я прошла дистанционный курс когнитивно-поведенческой терапии и теперь стараюсь применить эти знания на практике. Один за другим я смотрю на предметы в комнате, оценивая, опасны ли они для меня. Деревянный стол в углу? Нет, не страшный. Мусорка, полная бумаг с затесавшимся рецептом от врача на зеленом бланке? Нет. Копировальный аппарат? Тоже нет. Я в безопасности, я в порядке.

Больница расположена в пригороде Бирмингема. Большое белое здание вдали от дороги. Я сижу в импровизированной комнате ожидания с высокими потолками, за окном яркий и жаркий солнечный день, почти лето. По дорожкам движутся тени от деревьев, качающихся на ветру. Секретаря у моего врача нет, он всегда самостоятельно обзванивает пациентов.

– Джоанна. – В дверях появляется мистер Динглс.

Я пересекаю фойе, туфли скрипят по линолеуму, и следую за ним.

Мне полностью удалили матку из-за серьезной травмы таза, полученной от удара об рычаг переключения передач. Я считаю, что это произошло потому, что я такая тощая и подкожный жир не защищает мои органы, но медики говорят, что это не так.

Из-за проколотого легкого мне все еще тяжело ходить на большие расстояния. Приходится отдыхать на скамейках в торговых центрах и на автобусных остановках.

От старой травмы запястья моя рука уже никогда не восстановится. Изначально уход был неправильным, а авария сделала все только хуже.

Вот что я сделала. Вот что я сделала сама с собой.

– Наша последняя встреча, – говорит мистер Динглс тихим голосом. – Как вы себя чувствуете?

Он вежлив до тошноты. И с моего первого визита, когда я еще едва могла самостоятельно выбраться из такси, он с неподдельным вниманием интересовался моими делами и планами на выходные.

– Все нормально.

Я не избегаю посещения клиники и лечения, как делала бы раньше. Каждый раз я борюсь до конца. Учусь жить с этим. С травмами и всем остальным.

Мистер Динглс достает опросник для проверки состояния. Одни и те же вопросы каждый раз, но сейчас это скорее формальность.

– Приступы жара?

– Все меньше.

– Боль в ноге?

– Еще есть.

– Боль в руке от вашей старой травмы?

– Меньше.

– Дыхание?

– Иногда сбивается, – признаюсь я с грустной улыбкой.

– Это нормально, – говорит он, надевает очки и оглядывает меня. – Паранойя?

Я пожимаю плечами.

– Прошла.

Я говорю это каждую встречу в течение последнего года, но он все еще спрашивает.

«Не понимаю, – сказал он однажды. – Откуда появилась эта паранойя? Она не сочетается с другими симптомами».

Данные о ней были в моей истории болезни из отделения скорой помощи и интенсивной терапии. Тогда я старалась унять ее, потому что причины определенно были не медицинскими. Но сейчас, два года спустя, я думаю, что, может, дело было в постоянном напряжении из-за вины и гормонах стресса в моей нервной системе. Они затуманивали мой разум, заставляли думать, что окружающие подозревали меня. Хотя Эд… Эд знал, я до сих пор верю в это, вспоминая его взгляд.

Я не знаю, что правда, а что нет. Я не знаю, что реально.

– Вы выздоравливаете, – говорит мистер Динглс.

Я быстро киваю. Он-то ничего не знает. Считает меня катастрофически невезучей. Невезучей женщиной, которая однажды забыла посмотреть по сторонам при въезде на круговое движение. Женщиной, одиноко живущей в Бирмингеме.

Рубен навестил меня в больнице, и я продолжала настаивать на разрыве. Сказала ему, что переезжаю в Бирмингем. Попросила сообщить Эду. Обещала, что всем остальным расскажу сама. Рубен продолжал спорить, пока я не сказала, что просто больше не люблю его, и тогда он сдался. Послушно смирился, как собака, которую часто обижали.