Уил отдышался не сразу.

- Господи, до чего же ты прелестна!

Он провел ладонями по ее груди. Страсть захлестнула его с новой силой, и яркие глаза потемнели, став синими, словно сапфиры.

Розамунда глубоко вздохнула, пытаясь вернуться к действительности, понять, где находится и что делает. Пригладила пальцами спутанные волосы и слабо улыбнулась.

- Ты прав, Уил, это самое настоящее безумие.

Словно подтверждая мысль, шорох гравия предупредил о появлении двух садовников с большими ножницами в руках.

- Я уйду первым, - нервно произнес Уил. - Подожди минут пять и только потом возвращайся.

Розамунда кивнула, бросила настороженный взгляд на садовников, которые занялись делом, и медленно направилась к солнечным часам в дальнем конце парка.

Постояла, задумчиво глядя, как луч солнца медленно ползет по мелкому гравию, и неохотно свернула в сторону дворца. Опоздание к завтраку сулило новые едкие комментарии.

Место во главе стола пустовало. Леди Шроузбури не появилась, и камеристки оказались предоставлены сами себе. Розамунда сидела молча и старалась смотреть в тарелку, однако не могла не заметить ни косых взглядов, ни многозначительных усмешек. Казалось, все здесь знали нечто важное, и лишь она одна пребывала в неведении. Дурное предчувствие усилилось, когда посыльный сообщил, что леди Летицию Ашертон вызывают в покои королевы. Летиция с готовностью поднялась, снова переглянулась с приятельницами и поспешила выйти.

Розамунда посмотрела на Джоан, но та лишь покраснела и опустила глаза в тарелку - зримое воплощение вины и раскаяния. Что же они могли разнюхать? Ничего определенного, кроме предполагаемого отсутствия в постели во время болезни. И никто не знал наверняка, как долго это отсутствие продолжалось. Но почему-то все равно было очень страшно.

Летиция вернулась, когда камеристки уже заняли свои обычные места в гостиной королевы: Она неприязненно посмотрела на Розамунду и, как того и следовало ожидать, принялась шептаться с Фрэнсис и другими сплетницами. Джоан к совещанию не допустили; обреченно ссутулившись, та одиноко сидела над пяльцами, всем своим видом воплощая страдание. Если бы не собственные переживания, Розамунда непременно пожалела бы бедняжку.

Наконец вернулась леди Шроузбури. Она не плыла спокойно и величаво, как обычно, а воинственно маршировала, отчего складки синего бархатного платья на огромном испанском кринолине колыхались, словно на ветру. Обрамленное огромным кружевным жабо ледяное лицо выражало крайнюю степень гнева и решимости.

- Мистрис Уолсингем, пойдемте со мной.

Дамоклов меч наконец сорвался и упал. Что ж, во всяком случае, изнуряющая неопределенность сейчас закончится. Розамунда отложила перо и без единого слова вышла из комнаты вслед за графиней. Леди Шроузбури молча прошествовала через переднюю в приемную королевы. Трон пустовал, и это обстоятельство показалось добрым знамением, однако ненадолго.

- Советую отвечать на вопросы открыто и честно. - Графиня без обиняков приступила к делу. - Любое умолчание, любая ложь непременно будут раскрыты, это я вам обещаю. Итак, где вы были в то время, когда двор находился в Гринвиче?

- Я была здесь, ваше сиятельство.

Осужденная стояла, крепко сжав руки перед грудью. Попыталась посмотреть в глаза неумолимой начальнице, но встретила откровенную ненависть и предпочла опустить взгляд.

- Всего лишь несколько раз выходила в сад, чтобы подышать свежим воздухом. Здесь было невыносимо жарко.

- Не верю. Учтите, если не скажете мне, будете отвечать перед теми, кто сумеет вырвать правду.

Голос звучал громче иерихонской трубы.

Страх подступил к горлу и уже начал душить. Неотвратимость кары становилась все более очевидной. Графиня несла ответственность за поведение своих подчиненных, и любой проступок камеристки сулил ей серьезные неприятности. Ярость многоопытной придворной дамы можно было понять, но от этого не становилось ни легче, ни спокойнее.

Розамунда твердо знала одно: если стоять на своем, врагам не удастся ничего доказать. Никто не видел, как она уходила или возвращалась - в этом можно было не сомневаться. Травля основывалась лишь на сплетнях и злословии.

- Мадам, не понимаю, в чем меня обвиняют, - тихо и медленно заговорила она: так легче было унять дрожь в голосе. - Невозможно защищаться и отражать нападки, не зная их сути.

- Вы отрицаете, что покидали спальню ночью?

- Я выходила на некоторое время вечером.

- Зачем?

- Чтобы подышать воздухом.

- А когда вернулись? Подумайте, прежде чем отвечать. Мы располагаем свидетельством служанки, которой было поручено за вами присматривать. Она сообщила, что заходила трижды с промежутками в несколько часов и ни разу не застала вас на месте.

Розамунда постаралась сконцентрироваться.

- Не помню, сколько раз я оставляла постель, мадам. Было очень плохо: голова кружилась, меня постоянно бросало в жар. В таком состоянии сложно уследить за временем.

Графиня сжала и без того тонкие губы.

- Вас заметили за интимной беседой с некоторыми джентльменами. Более того, вы прогуливались с этими джентльменами наедине, причем в обстоятельствах, располагающих к непристойному поведению. Будете отрицать?

- Отрицаю непристойное поведение, миледи, но не могу отрицать факт разговоров и прогулок, тем более что даже не пыталась их скрыть. Общалась со знакомыми на глазах у всех придворных.

- Что ж, будете оправдываться перед ее величеством. Оставайтесь здесь.

Графиня направилась к двери в королевскую спальню, а Розамунда застыла в безысходном ожидании. Каждый шаг становился очевидным, и оставалось лишь проклинать собственную глупость: разве можно было надеяться хоть что-то утаить здесь, во дворце, насквозь затянутом паутиной зависти, недоброжелательности и слежки? Леди Уолсингем недвусмысленно предупредила об опасности, но она не последовала совету.

Через некоторое время дверь в спальню открылась, и леди Шроузбури приказала:

- Мистрис Уолсингем, войдите.

Розамунда пересекла бесконечное пространство скользкого паркетного пола, на котором яркими островками выделялись небольшие персидские ковры. Вслед за начальницей прошла в покои королевы и немедленно опустилась на колени, в знак абсолютной покорности низко склонив голову.

В этой позе пришлось оставаться целую вечность, пока королева не произнесла резким голосом:

- Поднимитесь, дитя.

Она встала с колен, однако продолжала смотреть в пол. В этих невероятных условиях униженное смирение казалось самой надежной линией поведения.

- Итак, вы отрицаете предъявленные обвинения?

- Мадам, меня не обвинили ни в чем, что можно было бы отрицать. Да, я гуляла и разговаривала с придворными, но делала это на глазах у леди Шроузбури и всех остальных. Не совершила ничего постыдного. Скрывать мне нечего.