в режим репортера и не произносила ничего, кроме «а-а» и «понимаю».

– Поэтому я съехала, – сказала Таня.

– А-а, – ответила я.

– И посвятила себя ткачеству.

– Понимаю.

Затем речь зашла о встрече с моей матерью (страстные взгляды в женской раздевалке сауны – тут я почти повесила трубку), куда они ходили на первое свидание (тайская кухня) и как Таня убедила мою маму, что ее лесбийские наклонности серьезнее, чем мимолетное увлечение.

– Я ее поцеловала, – гордо объявила Таня. – Она попыталась уйти, но я обняла ее за плечи, посмотрела ей в глаза и сказала: «Энни, это чувство никуда не исчезнет».

– А-а, – подала я голос. – Понятно.

Затем Таня перешла к речи, посвященной анализу и размышлениям.

– Насколько я понимаю, – начала она, – ваша мать посвятила вам, детям, всю свою жизнь.

«Вы, дети» прозвучало точно таким же тоном, как я бы сказала «вы, нашествие тараканов».

– И она мирилась с этим ублюдком…

– О котором ублюдке мы говорим? – осведомилась я.

– Вашем отце, – пояснила Таня, явно не собираясь ничего смягчать в интересах отпрыска упомянутого ублюдка. – Итак, как я уже сказала, она посвятила свою жизнь вам, ребята… и не то чтоб это плохо. Я знаю, как сильно она хотела быть матерью и иметь семью, и, конечно, тогда у нас, у лесбиянок, не было вариантов…

Я едва смогла переварить это «лесбиянка».

– …но я считаю, – продолжала разглагольствовать Таня, – что вашей матери пора делать то, что хочет она сама. Жить своей собственной жизнью.

– Понятно, – повторила я. – А-а.

– Я с нетерпением жду встречи с тобой.

– Мне пора бежать, – сообщила я и все-таки повесила трубку.

Не знаю, чего мне хотелось больше, смеяться или плакать, так что в итоге я совместила.

«Сущий кошмар», – жаловалась я Саманте по телефону в машине. «Такую ненормальную еще поискать», – сообщила я Энди за обедом.

– Не суди, – предупредил меня Брюс, не дав даже рта раскрыть.

– Она… общительная. Очень общительная.

– Это хорошо, – состряпал он свой фирменный прищур. – Тебе тоже следует больше общаться, Кэнни.

– А? Мне?

– Ты очень замкнута в своих эмоциях. Держишь все очень крепко внутри себя.

– Знаешь, ты прав, – махнула я рукой. – Давай я найду совершенно незнакомого человека, расскажу, как мой учитель фортепиано меня лапал.

– А?

– Ее растлили, – пояснила я. – И она вывалила мне все самые сочные подробности.

Тут офигел даже мистер Всепрощение-и-понимание.

– Ого…

– Представил? У ее матери был рак груди, а мачеха убедила ее отца не платить за ее обучение в местном колледже.

Брюс скептически на меня покосился.

– И она тебе все это рассказала?

– А ты думаешь, я съездила домой и почитала ее личный дневник? Конечно, она рассказала!

Я помолчала, таская у него с тарелки картошку фри. Мы сидели в закусочной «Тик-Ток», где подавали огромные порции и где работали самые угрюмые официантки к западу от Нью-Йорка. Я никогда не заказывала у них картошку сама, но изо всех сил соблазняла Брюса, чтобы он ее взял, а потом со мной поделился.

– Похоже, она серьезно тронулась, – подвела я итог.

– Должно быть, ей было с тобой некомфортно.

– Да я ничего не говорила! Мы даже никогда не встречались! Это она позвонила мне, каким образом ей было со мной некомфотно?

Брюс пожал плечами:

– Просто потому что ты такая.

Я хмуро на него уставилась. Брюс потянулся к моей руке:

– Не злись. Просто… ты часто осуждаешь.

– Это кто сказал?

– Ну, мои друзья, например.

– Потому что им надо бы найти работу?

– Вот видишь? Опять. Это осуждение.

Я скривилась:

– Дорогой, они бездельники. Прими это. Это правда.

– Они не бездельники, Кэнни, – возразил Брюс. – У них есть работа, ты же знаешь.

– Ой, я тебя умоляю. Чем Эрик Сильверберг зарабатывает на жизнь?

Мы оба знали, что у Эрика временная работа в интернет-стартапе, где, насколько мы понимали, он торговал пиратскими копиями дисков Спрингстина, встречался с девушками с одного из трех онлайн-сервисов знакомств, на которые был подписан, и толкал наркоту.

– У Джорджа есть приличная работа.

– Джордж проводит выходные в компании реконструкторов Гражданской войны. У него есть свой мушкет.

– Ты меняешь тему.

Брюс старался злиться, но я видела, что ему уже сложно не улыбаться.

– Знаю, – я покивала. – Просто как не подколоть парня с мушкетом.

Я поднялась, обогнула стол и уселась рядом с ним, положив руку ему на бедро, а голову на плечо.

– Ты знаешь, единственная причина, по которой я их осуждаю, – это зависть, – тихо проговорила я. – Я бы хотела, чтобы у меня была такая жизнь. Никаких ссуд за обучение в колледже, которую надо выплачивать, арендная плата внесена, милые гетеросексуальные состоящие в браке родители, которые при каждом ремонте снабжали бы меня немного подержанной мебелью и дарили бы мне машину на Хануку…

Я умолкла.

Брюс пристально смотрел на меня, и я осознала, что помимо краткой характеристики его друзей я описала и его самого.

– Извини, – мягко произнесла я. – Иногда мне кажется, что у всех все проще, чем у меня, и что каждый раз, когда я приближаюсь к тому, чтобы все было спокойно и хорошо, происходит нечто подобное…

– А ты никогда не думала, что это происходит с тобой, потому что ты достаточно сильна, чтобы с этим справиться? – спросил Брюс.

Он наклонился, прижал мою руку на своем бедре и повел ее вверх.

– Ты такая сильная, Кэнни, – жарко прошептал он.

– Я просто… – пробормотала я. – Я бы хотела…

И тут он меня поцеловал. На его губах был привкус соли и кетчупа. Его язык проскользнул в мой рот. Я закрыла глаза и позволила себе забыться.

Выходные я провела в квартире Брюса. Это был один из тех периодов, когда у нас все шло как надо: хороший секс, вкусная еда в ресторане, ленивые послеобеденные часы за чтением газеты. А потом я возвращалась домой до того, как мы начинали друг друга раздражать.

Мы немного поговорили о моей матери, но в основном я забывалась в Брюсе. Он дал мне свою любимую фланелевую рубашку, чтобы я носила ее дома. Она пахла им, нами. Травка и секс, его кожа и мой шампунь. Рубашка была мне тесна в груди, как и все его вещи. Зато рукава доходили до кончиков пальцев, и я чувствовала себя спрятанной, спокойной, как будто он был рядом, крепко обнимая и держа меня за руки.

Вернувшись домой, в свою собственную постель, я уговаривала себя быть храброй. Я укуталась в рубашку Брюса, легла так, чтобы Нифкину в любой момент было удобно ободряюще лизнуть меня в щеку, и позвонила домой. К счастью, трубку сняла мама.

– Кэнни! –