воскликнула она с облегчением. – Где ты была? Я звонила и звонила…

– Я оставалась у Брюса, – ответила я и солгала: – У нас были билеты в театр.

С театрами у Брюса не заладилось. Плохо с концентрацией внимания.

– Ну… – протянула мать, – ладно. Прости, что все на тебя так внезапно свалилось. Наверное, мне следовало… нужно было подождать и, скорее всего, рассказать обо всем лично…

– Или, по крайней мере, не на работе, – добавила я.

– Верно. – Мать нервно рассмеялась. – Прости.

– Ничего страшного.

– Что ж… – Я почти слышала, как у нее в голове крутятся шестеренки. – Ты хочешь что-нибудь спросить?

Я глубоко вздохнула:

– Ты счастлива?

– Чувствую себя так, словно вернулась в старшую школу! – просияла мать. – Я чувствую… я даже не могу описать свое состояние.

«Пожалуйста, не пытайся», – подумала я.

– Таня правда обалденная. Вот увидишь.

– Сколько ей лет? – спросила я.

– Тридцать шесть, – ответила моя мать пятидесяти шести лет.

– Женщина помоложе, – подколола я.

Мама хихикнула. Вы даже не представляете, насколько это тревожный знак. Мама никогда не хихикала.

– Кажется, у нее небольшие проблемы с… личными границами, – рискнула я.

Голос матери стал очень серьезным.

– Что ты имеешь в виду?

– Она позвонила мне в пятницу утром. Я так полагаю, тебя рядом не было.

Короткий шумный вздох.

– Что она сказала?

– Возможно, мне потребуется меньше времени, чтобы передать, чего она НЕ сказала.

– О боже… о, Кэнни!

– Мне, конечно, очень жаль, что она подверглась домогательствам…

– Ох, Кэнни, она не могла! – Но за шокированным испуганным тоном матери слышалась почти гордость.

Как будто она потакала шалостям любимого ребенка.

– Ага, – мрачно бросила я. – Я прослушала всю сагу: от учителя фортепиано, который поиграл на ее клавишах…

– Кэнни!

– …от злобной мачехи до бывшей девушки, страдающей ОКР и зависимой от нее.

– Ох, – выдохнула мама. – Черт.

– Возможно, ей стоит подумать о терапии.

– Она ходит. Поверь мне, ходит. Уже много лет.

– И все еще не уяснила, что не надо выбалтывать незнакомому человеку всю историю своей жизни?

Мама тяжко вздохнула:

– Похоже, что нет.

Я ждала. Ждала извинений, объяснений, хоть чего-то. Но ничего не последовало. После минуты неловкого молчания мать сменила тему, и я стала жить дальше, надеясь, что все это лишь временный этап, мимолетное увлечение или даже дурной сон.

Не повезло. Таня поселилась навсегда.

Что приносит лесбиянка на второе свидание? Чемодан с вещами. Что гей приносит на второе свидание? Какое второе свидание?

Бородатый анекдот, но доля истины в нем есть. После того как они начали встречаться, Таня действительно переехала из подвала кондоминиума своей помешанной обсессивно-компульсивной бывшей в свою собственную квартиру.

Но, как ни крути, на втором свидании они съехались. Я поняла это, когда вернулась домой через шесть недель после того, что мы с братом и сестрой называли «маминым замыканием», и увидела надпись на стене.

В смысле, плакат.

«Вдохновение, – гласила надпись над изображением вздымающейся волны, – это вера в то, что мы можем сплотиться».

– Мам? – позвала я, бросая сумки на пол.

Нифкин тем временем скулил и жался к моим ногам, что было совершенно на него не похоже.

– Я тут, лапочка! – крикнула мама.

Лапочка?.. Я прошла в гостиную, а Нифкин трусливо следовал по пятам. На следующем плакате были изображены резвящиеся дельфины и надпись: «Командная работа». А под всем этим стояли моя мать и женщина, которая могла быть только Таней, обе в одинаковых фиолетовых спортивных костюмах.

– Привет, – произнесла Таня.

– Привет, – повторила мама.

Большая кошка мандаринового цвета спрыгнула с подоконника, нагло подошла к Нифкину и протянула лапу с выпущенными когтями. Нифкин пронзительно взвизгнул и бросился наутек.

– Гертруда! Плохая киса! – гаркнула Таня.

Кошка, на которую это не произвело никакого впечатления, свернулась калачиком в пятне солнечного света посреди комнаты.

– Нифкин! – позвала я.

С верхнего этажа раздался скорбный протестующий вой – так Нифкин сообщал, что не пойдет ни за какие коврижки.

– У вас есть сотрудники, которых нужно мотивировать? – пошутила я, указывая на дельфинов командной работы.

– А? – не поняла Таня.

– Что? – спросила мама.

– Плакаты, – пояснила я. – У нас в типографии висят точно такие же. Рядом с табличкой: «Двадцать семь дней без травм». Для повышения мотивации у коллектива.

Таня пожала плечами. Я ожидала увидеть типичного тренера с жилистыми икрами, упругими бицепсами и строгой стрижкой… и я ошибалась. Таня была женщиной, похожей на вареную горошину: метра полтора ростом, с ореолом вьющихся рыжеватых волос, загорелая до оттенка дубленой кожи. Ни тебе груди, ни бедер. Как маленький ребенок, вплоть до ободранных коленок и пластыря на пальце.

– Мне просто нравятся дельфины, – застенчиво призналась она.

– А-а, – отозвалась я. – Понимаю.

И это были лишь самые очевидные изменения. Над камином, где раньше стояли семейные фотографии, теперь красовалась коллекция дельфиньих статуэток. К стенам крепились пластмассовые полки, отчего наша гостиная стала напоминать врачебный кабинет – зато Танина подборка журнала «Реабилитация» предстала во всей красе.

А когда я поднялась наверх, чтобы занести вещи в свою комнату, то обнаружила, что дверь не открывается.

– Мам! – крикнула я. – Тут что-то не так!

Я услышала, как они негромко совещались на кухне: голос матери был мягким и успокаивающим, а басовитое рычание Тани приближалось к истерике. Время от времени я даже разбирала некоторые слова. Чаще всего повторялись «терапевт» и «уединение». Наконец по лестнице поднялась встревоженная мать.

– Эм-м, я как раз собиралась поговорить с тобой об этом.

– О чем? Дверь заклинило?

– Ну, вообще-то, она заперта.

Я молча уставилась на мать.

– Таня… там хранит кое-что из своих вещей.

– У Тани, – напомнила я, – есть квартира. Она не может хранить свои вещи там?

Мама пожала плечами:

– Квартира очень маленькая. Студия, если точнее. И вроде как имело смысл… может быть, ты сегодня переночуешь в комнате Джоша?

Тут мое терпение подошло к концу.

– Мам, это моя комната. Я хочу переночевать в своей комнате. Что не так?

– Ну, Кэнни, ты же… ты здесь больше не живешь.

– Конечно нет, но это не значит, что я не хочу ночевать здесь, когда возвращаюсь.

Мать вздохнула.

– Мы кое-что изменили, – пробормотала она.

– О, я заметила. Так в чем проблема?

– Мы… э-э, ну… мы выкинули твою кровать.

Я аж дар речи потеряла.

– Ты выкинула…

– Тане было нужно место для ткацкого станка.

– Там стоит ткацкий станок?

Оказалось, так и есть. Таня, протопав по лестнице, отперла дверь и с угрюмым видом спустилась обратно вниз. Я вошла в свою комнату и увидела ткацкий станок, компьютер, потрепанный футон, несколько уродливых книжных полок из ДСП, покрытых пластиком под орех. На них гордо стояли издания с названиями вроде: «Умные