чтобы руки держать в тепле, – пророкотала Таня, но мы с Люси уже хохотали, а Джош шепотом спросил, можно ли эту штуку бросить в бассейн и устроить летнюю подводную охоту.

Нифкин, которого одарили крохотным радужным свитерком, расположился на моих коленях и спал одним глазом, готовый броситься наверх при первом же появлении злобных кошек. Джош устроился на диване, подбирая на гитаре что-то похожее на песню из заставки сериала «Беверли-Хиллз».

– На самом деле, – сказала Люси, – они вообще не разговаривают.

– Ну а о чем им разговаривать? – спросила я. – В смысле, вот мама образованная… она путешествовала…

– Таня зажимает маме рот рукой, когда по телику начинается викторина, – мрачно добавил Джош и переключился на другую мелодию.

– Фу! – скривилась я.

– Ага, – кивнула Люси. – Мол, мама выкрикивает ответы, а это некрасиво.

– Да небось сама ни одного не знает, вот и бесится, – фыркнул Джош.

– Знаете, – протянула Люси, – лесбийские штуки – обычное дело. Все было бы в порядке, если б…

– Если бы это была другая женщина, – закончила за сестру я и мысленно нарисовала образ более подходящей однополой любви.

Скажем, роскошную даму-профессора киноведения из Пенсильванского университета, с короткой стрижкой-пикси и вычурными украшениями из янтаря, которая познакомила бы нас с интересными независимыми режиссерами и отвезла бы маму в Канны. А вместо этого мать влюбилась в Таню, у которой ни начитанности, ни роскошности, ни кусочка янтаря и чей вкус в кино ограничивался поздними сериалами Джерри Брукхаймера.

– Так в чем соль? – спросила я. – В чем привлекательность? Она не красивая…

– Это точно, – поддакнула Люси, картинно содрогнувшись.

– И не умная… и не забавная… и не интересная…

Мы посидели молча, пока нас не осенило, в чем может быть привлекательность Тани.

– Держу пари, у нее язык как у кита, – заявила Люси, а Джош изобразил рвотные позывы.

Я закатила глаза, чувствуя подкатывающий к горлу комок.

– Как у муравьеда! – продолжала Люси.

– Люси, прекрати! – громко сказала я. Нифкин, проснувшись, зарычал. – К тому же на одном сексе далеко не уедешь.

– Тебе-то откуда знать? – спросила Люси.

– Поверь мне, – отозвалась я. – Маме станет скучно.

Мы еще посидели молча. Каждый обдумывал сказанное.

– Похоже, теперь ей нет до нас дела, – выпалил Джош.

– Неправда, – возразила я.

Но я не была в этом уверена. До Тани мама любила проводить время вместе с нами. Она навещала меня в Филадельфии, а Джоша в Нью-Йорке. Она готовила, когда мы съезжались домой, звонила несколько раз в неделю, занималась своими литературными клубами и лекционными группами, встречалась с многочисленными друзьями.

– Все, что ее волнует, – это Таня, – с горечью сказала Люси.

И я не нашла чем возразить. Нет, мама нам звонила, но не так часто. Не навещала меня уже несколько месяцев. Ее дни, не говоря уже о ночах, были заполнены Таней. Велосипедные поездки, чайные церемонии, Ритуал Исцеления, который длился все выходные и который Таня преподнесла моей маме в качестве подарка на три месяца их отношений – они жгли шалфей и молились богине Луны.

– Это ненадолго, – повторяла я с большей убежденностью, чем чувствовала на самом деле. – Это просто увлечение.

– А если нет? – спросила Люси. – Что, если это настоящая любовь?

– Нет, не она, – уперлась я.

Но про себя подумала, что так оно, может, и есть. И тогда мы все обречены терпеть это ужасное, бестактное, истеричное существо до конца своих дней. Или, по крайней мере, до конца дней нашей матери. А после…

– Только представьте похороны, – рассуждала я. – Господи, я так и слышу ее голос…

Я изобразила хриплое рычание Тани:

– Твоя мать хотела оставить его мне!

– Но, Таня, – возразила я уже своим голосом, – это же мой автомобиль!

Губы Джоша дрогнули, а Люси засмеялась.

Я снова зарокотала:

– Она знала, как много он для меня значит!

Теперь Джош откровенно заулыбался.

– Давай тот стих, – попросил он.

Я замотала головой.

– Ну Кэнни! – умоляла сестра.

Я прочистила горло и начала читать Филипа Ларкина:

– Тебя похерят мать с отцом, и не со зла они, любя…

– Свои дефекты, всем пучком, – подхватила Люси.

– Посеют в сердце у тебя, – вступил Джош.

– Ведь их имели в свой черед кретины в ветхих колпаках, чья сладость прячет в недрах лед, вцепиться в глотку гонит страх.

И мы хором продекламировали третью строфу, ту, о которой я боялась даже подумать в своем теперешнем положении:

– Страданье – есть суть та же хворь. Заразна, дрянь, мы все больны. Прозрей скорей, беги, проворь и сам детишек не плоди.

Затем по предложению Люси мы все поднялись – Нифкин тоже – и побросали вязаные подарки в камин.

– Изыди, Таня! – нараспев произнесла Люси.

– Вернись, гетеросексуальность! – взмолился Джош.

– Подтверждаю, – заключила я, глядя как огонь пожирает радужную муфту для прайда.

Там, дома, я поставила велик в гараж рядом с маленькой зеленой машиной Тани. Наклейка на бампере гласила: «Женщине нужен мужчина, как рыбе велосипед». Я вытащила из морозильной камеры гигантскую индейку и оставила оттаивать в раковине. Быстро приняв душ, я поднялась в комнату, ранее известную как «моя», где обосновалась с момента приезда. В промежутках между короткими поездками на велосипеде и долгими ваннами я натаскала из бельевого шкафа достаточно одеял, чтобы превратить футон Тани в трехслойный мягкий оазис. Я даже разыскала коробку с книгами и теперь перечитывала все хиты своего детства. «Маленький домик в прериях». «Мило и волшебная будка». «Хроники Нарнии». «Пять маленьких перцев и как они выросли».

«Регресс, однако, – мрачно подумала я. – Еще несколько дней, и я сама стану эмбрионом.

Я села за стол Тани и проверила почту. Работа, работа. Человек пожилой и злой («Ваши комментарии о том, что Си-би-эс – это канал для зрителей, предпочитающих, чтобы им в клювик складывали пережеванную пищу, отвратительны!»). И короткое письмецо от Макси: «Здесь каждый день тридцать семь градусов. Мне жарко. Мне скучно. Расскажи про День благодарения. Каков состав?»

Я принялась набирать ответ:

«День благодарения в нашем доме – это вечный спектакль. Начинается действо с меня, матери, Тани, Джоша и Люси. Затем идут мамины подруги, их мужья и дети и те заблудшие души, которые сманила на темную сторону Таня. Мать готовит сушеную индейку. Не специально сушеную. Но поскольку она упорно пользуется газовым грилем и до сих пор не выяснила, сколько надо держать птицу, чтобы та приготовилась и не успела превратиться в подошву. А еще пюре из сладкого картофеля. И пюре из обычного картофеля. Какая-то зеленая штука. Фарш. Подливка. Клюквенный соус из банки».

Пока я печатала, желудок изобразил пируэт. За последнюю неделю меня почти перестало